Елисея всегда удивлял один момент, что когда скрываешься или скрываешь что-то, что-то делаешь не то, как принято в деревне, то это таинство всегда известно всем и, главное, в мельчайших подробностях. Он даже гордился своими селянами, их талантом художественного оформления сплетен, как и любых событий. Не забывали рассказать и о причудах природы, мерцающем свете луны или жгучем свете солнца, чтобы событие обрело правдивость и значение.
На такие разговоры он не обижался. Напротив, зажигало и побуждало к открытым действиям, как вызов разговорам. Но за такие открытые дела селяне мстили, ведь у них отнимали возможность творчества в процессе сюжета обсуждения. Так и сегодня, он почти ничего не помнит, но к вечеру ему же всё про него расскажут, и он поверит в это, себя возлюбит или возненавидит, но и эти чувства только для того, чтобы опять напиться с «горя» или с «радости» и, в очередной раз пережить «Иронию судьбы»… в масштабах маленькой деревни.
Многие селяне просто ненавидели его, осуждали, но в этом осуждении он не видел осужденья. Скорее зависть, восхищенье, ожиданье чего-то нового, непредсказуемого даже, как купание ночное в голом виде. Он был холост и не обязан ничему и никому, мог свободно флиртовать, шутить, был скованно раскован, порой вульгарен чуть, но не злой и потому женщины позволяли ему немного больше того, что не входило в рамки нравственности и морали маленькой деревни. Он никак не понимал, почему забывают мужики, что и женщинам, кроме супружеских обязанностей нужна ещё и нежность, ласка, чувственность, романтика и восхищенье их фигурой, магнетизмом, красотой.
Чаще такие нежности проходят в течение года после замужества или ещё раньше исчезают. Женщина становится без ласки бабой, самкой, в лучшем случаи, матерью детей, и жизнь замирает будто, обливается душа слезами. Сначала душа пытается противиться, но после, смирившись, замирает.
Вдруг появляется свежий родничок живой водицы!.. Вот здесь-то начинаются все беды. Одни бегут, чтобы умыться, почувствовать прохладу родничка, другие, чтобы отдохнуть в его журчанье, но есть и третьи… Эти неряхи, они не любят чистую водичку, не любят перемен, и потому всеми силами пытаются избавиться от родничка, грязью забросать или подсыпать яда в виде осужденья, сплетен или прямого нападенья. Конечно, родничок очистится со временем, только журчанье станет тихим, ровным, без звона хрусталя, а сама водичка помутнеет. В таких случаях родничок порою пробивается наружу, но не чистота, а всё дерьмо всплывает.
-----------------------
Ощущение, возникшее при пробуждении, целый день не проходило, ощущение, что он всю вселенную держит на руках. Эта вселенная, которую определил в образе Жар птицы, сверкала в виде изумительного бриллианта капелькой росы в преддверии рассвета. Непривычно было то, что эта капля осознавалась и чувствовалась бесконечной. Такая же маленькая, как росинка и бесконечная, как тысячи вселенных.
Воображенье было развито у Елисея, но оно нЕ было каким-то хаотичным, а управляемым и добрым. В бога он не верил, но верил в себя, понимал, что всё, что есть вокруг, что происходит, не происходит просто так, а только от него зависит, поэтому в своих ошибках или достижениях не винил никого, кроме себя, да и себя винить не видел смысла. Какой смысл виниться, каяться за то, что уже произошло и не вернётся?.. Не лучше ли понять ошибку, чтобы вновь не повторить?
Отчего такая тяжесть на душе?.. вот что понять необходимо. Конечно, можно всё списать на пьянку или на похмелье, но всё ли?.. Он вспомнил, что такое состоянье капли, равной бесконечности, возникало перед любой болезнью или перед опасностью большой, обычно, как предупреждение, но и накачка силой в виде напряжения преодоленья. Напряженье приводило Елисея не к раздражению, как принято считать, а к абсолютному покою. В такие моменты жизни мир виделся, как после грозы, обновлённым, чистым, а всё, не соответствующее этому покою, ощущалось где-то далеко за горизонтом, как отзвуки грозы, а не гроза.
Вот и сейчас, то состоянье бесконечной капли стало исчезать, но появилась сила, которая сметала мысли блуда, похмельного волненья, суеты. На смену приходил покой натянутой струны, звенящей камертоном, без слов, без звуков и без света. Одна прозрачность, насыщенная мощью всех времён… Времён?.. Нет!.. не времён, это мощь одного мгновения, которое он пережил тогда, в свои семнадцать лет, когда дерзнул преподнести в дар непорочности самой и чистоте целую вселенную.
Почему они не встретились с подружкой?.. ведь любили!.. Вот сейчас он понял, что этот дар всё определил. Почему-то вспомнилось стихотворенье…
Что гроза в степи, влюблённый парень!..
Разорвись ты небо хоть на части,
Убегала девушка, а парень
Догонял грохочущее счастье.
Убегала!.. Ой, как убегала!..
А любила!.. ужас, как любила!..
Но!..
Парень стой!..
Он не послушал и ту вселенную-мгновение с собою взял. Это не страшно, скорее, тяжело мгновение нести, ведь время не стоит на месте, и чем дальше он уходит (взрослеет), тем мгновенье тяжелее. Где-то в глубине души он понимал, что этот дар, что называется любовь души, ждёт впереди по жизни в темнице та единственная, которая в ларце хрустальном ожидает суженного для того, чтобы проснуться и умыться в капельке его росинки бесконечной.
Был вечер. Елисей к Людмиле шёл. Знал, что ждёт его Людмила, не Федю, а его. Пусть он не останется, пусть совсем исчезнет, но не исчезнет в памяти, как лучшее мгновенье жизни. Что он делает по жизни?.. Дарит мгновения, что вечности равны, вот поэтому его и любят и многое прощают. Конечно, не всё безоблачно в его поступках, даже мерзко, иногда, но ведь всего одно мгновенье чистоты способно через память всё омывать и очищать. Вот эти мгновения и ловят, хоть и не понимают, для чего.
Кто-то грубо его остановил. Во!.. это уже реальность в том виде, как понимают люди, а значит и живут. Перед ним на тротуаре стоял Фёдор и два его дружка. Они, все трое, нагло с вызовом смотрели на него. Елисей с досадой сплюнул… такое состояние души испортить… хотя... почему испортить?.. оно было, значит есть. Фёдор что-то сказать пытался, но Елисей его опередил.
- А где топор?.. – спросил его.
Видит, что все трое растерялись, замешкались, а он пока определил силу противника и уровень угрозы. Фёдора можно было в расчёт не брать, раз пригласил друзей, значит сам драться не готов. Удивился только, что Фёдор трезвый… видать, с утра готовил эту встречу и сам готовился на представленье посмотреть и насладиться пораженьем Елисея.
Дружок его?.. этот опасней, урка. Отсидел два года, только месяц, два, как вышел. Следует заметить, что в деревне маленькое хулиганство, даже если и тюрьма, полностью не отрицалось, по принципу – от сумы, да от тюрьмы не зарекайся… Звали его Толя. Понимал Елисей, что за Фёдора он не будет сильно драться, если сопротивление получит.
Третий?.. Этот всех опасней для него, этот любит драться. В деревне не верховодит и даже не пытается, для него драка вроде спорта. Но, опять же, хорошо, вот с него и следует начать, чтобы драку в спортивное состязание перевести. Тогда для него неважно будет, с кем и за кого, а только сам процесс.
Драки не боялся Елисей, даже любил, но не любил несправедливость. Трое на одного… считал не просто несправедливостью, а величайшей трусостью… Но знал ещё и то, что здесь не город, а деревня, где всё и всем известно становится в течении пяти минут. А это значило, что, не успев начаться, драка соберёт толпу зевак, помощников, друзей, а это уже не драка, а кулачный бой. Третьего звали Володя и он спросил:
- Какой топор?..