В класс входит директриса и вызывает меня. Все смотрят на меня, я ничего не понимаю, надеюсь, что вручат еще какую-нибудь награду. Я иду за ней, мне немножко страшно, и я вижу во дворе маму. На ней зеленое пальто, а глаза у нее красные, и она плачет, глядя на меня. Может быть, она так рада. Она пытается что-то сказать, но не может, и тогда директриса говорит мне, что папа попал в аварию.
Мама не знала, стоит ли нам идти на похороны, но Мима сказала, что это важно.
Народу собралось совсем немного. Похороны я видела всего лишь раз, по телевизору, когда хоронили Колюша, людей было гораздо больше. А ведь мой папа тоже был хороший.
Мима все время гладит нас по волосам. Дедуля держит ее под руку, она чуть не упала, входя в церковь. Кюре перепутал имена и назвал папу Аленом, а его зовут Мишель. Это рассмешило кузена Лорана, он не мог остановиться, и тете Женевьеве пришлось вывести его на улицу.
Все так долго, надо вставать, садиться, вставать, садиться, кюре все время говорит про Иисуса, хотя умер-то папа.
Мама много плачет, наверное, она его еще любила.
Мартина сидит в дальнем углу церкви с Давидом. Я не решилась с ней поздороваться, маме и так плохо.
Есть время подумать о папе, но мне вспоминается только прошлое воскресенье. Мы смотрели «Спасателей Малибу», и Митч Бьюкеннон сказал, что в лодке блеснуло очко. Папа засмеялся, я не поняла почему, он мне объяснил, и мы смеялись вместе. Агата хотела, чтобы ей тоже сказали, но папа не стал, потому что она еще маленькая. Он велел не рассказывать маме, я обещала, но все равно проговорилась, и она сказала, что он дурак.
Все выходят из церкви, и какие-то дяди выносят гроб. Мы идем на кладбище, оно совсем рядом. Небо оранжевое, солнце садится, и в первый раз мне от этого грустно. У меня мерзнет правая рука. В левой, с тех пор как умер папа, я держу руку сестренки.
9:00
Я слишком долго сплю. Это часто бывает в последнее время. Сон отвлекает меня от черных мыслей; чтобы избавиться от них, надо снова заснуть. Только во сне тревога и грусть оставляют меня в покое.
От звонка будильника на телефоне я вздрагиваю. Приоткрываю один глаз, прицеливаюсь и нажимаю на кнопку, которая позволит мне поспать еще девять минут.
9:09
Надо вставать.
Мне так хорошо в постели.
Ну еще чуточку.
9:18
Девять минут ничего не решат.
9:27
Последний раз.
Обещаю.
9:36
Самый последний раз.
Самый последний раз, самый-самый последний раз, самый-самый-самый последний раз.
Черт, это так и крутится в голове.
9:45
Соберись, Агата.
Со
бе
рись.
9:54
Эмма врывается в комнату и распахивает ставни.
– Эй, там, подъем! Скоро десять, а у нас насыщенная программа.
Ворча, я натягиваю простыню на лицо.
– Какая программа?
– Нам надо на Ла Рюн.
Я сажусь в постели:
– На поезде?
– Ничего подобного. Сколько мы собирались пойти туда пешком, сейчас самое время.
Я снова ложусь.
– Спокойной ночи, Эмма.
Она, смеясь, выходит из комнаты.
– Давай одевайся, и чтобы обувь была правильная. Жду тебя внизу!
Ла Рюн – пиренейская вершина, которую видно из Англета. Мима не раз возила нас туда на легендарном поезде по зубчатой железной дороге 1920-х годов. Сверху открывается изумительный вид на Страну Басков и побережье, но с моим спортивным уровнем не лучше кувалды не исключено, что я прибуду туда на носилках.
11:52
Не знаю, откуда у нее эта сила. Ей всегда удается меня уговорить. Было решено и подписано, что я поднимусь на Ла Рюн пешком. И вот пожалуйста: я в самых удобных кроссовках и с фляжкой в руке ступаю на походную тропу.
– Как ты? – спрашивает она.
– Супер. Это лучший день в моей жизни.
– Не беспокойся, мы будем двигаться в твоем темпе.
– Тогда придем нескоро, мой темп черепаший.
Эмма смеется. Она всегда была более спортивной. Начала заниматься гимнастикой еще в начальной школе и участвовала в соревнованиях до старших классов. Я перепробовала дзюдо, танцы, легкую атлетику, гандбол и плавание, и итог этого исчерпывающего эксперимента однозначен: спорт не для меня.