и весь муравейник с вершины страстей –
по сути пигмеев жильё.
Мои ощущенья свободны, легки,
я честно все сделал и пусть
тебе никогда не узнать ни строки
из тех, что твержу наизусть…
..........
Я призван испытать судьбу
на этом берегу.
Я словно лошадь на кругу-
бегу, бегу, бегу…
И снова памятник врагу
старательно леплю.
И оттолкнуть, увы, могу
того, кого люблю…
......
Несмотря на то, что мы все перед экспедицией писали завещания, и, в общем-то не было никакой уверенности, что все вступившие на этот берег вернутся назад, на меня произвело неизгладимое впечатление ужасное происшествие, когда человек на моих глазах погиб в Антарктиде, но его письма, задержавшись в дороге, еще долго-долго поступали родным…
Напишу через миг после рейса,
опознав где друзья, где враги.
В стороне этой нет эдельвейсов,
только жуткое море пурги…
Напишу через час после шквала,
а сейчас не могу, не проси.
понял я: существует немало
дураков на Великой Руси…
Напишу через год после смерти –
раньше почты не будет. Прощай.
Фото в фирменном ярком конверте,
и две фразы: «Люблю! Не скучай»…
........
НА СМЕРТЬ ВОЛОДИ КИЛАШОВА
В этот вечер тяжкий и пустой,
смерть витает где-то близко, рядом
и приходит молча на постой,
с роковой ухмылкой беспощадной.
В этот вечер тяжкий и пустой
по сырой кладбищенской дороге
тянут дроги…
Кто там? Свой – не свой?
Милый мой, ушли твои тревоги
В этот вечер тяжкий и пустой.
В этот вечер тяжкий и пустой
и на вид вполне благополучный,
был закат как кровью налитой –
это солнце спряталось за тучи…
............
Здесь взрывов нет и нет осколков грязных,
которые, навылет, в сердце бьют;
Здесь воздух чист, болезней нет заразных,
но смерть и здесь находит свой приют.
Она неслышно, проклятая гостья,
махнет своей отточенной косой,
с лица ужасного во струпьях и коросте
взгляд упадет холодный и косой.
Куда попал он – там не жди пощады:
уйдут надежды и оставят силы…
И запоздалого признания не надо:
оно не вызволит из каменной могилы.
……………
И недаром всю жизнь я искал
Своё место у сумрачных скал,
У метельной, порога черты,
Среди звёзд пустоты…Пустоты!
На полях белоснежных листов
Оборвется цепочка следов,
Размотается, кончится нить…
Жаль: тебе не успел я открыть,
Что тебя я любил безоглядно…
Дальше мне одному надо плыть –
Ты отпустишь меня, Ариадна?
Карты дрянь, козырей не покрыть,
Но тебе, – я молю, – надо жить!
Тихо-тихо я буду просить:
Ты простишь меня, милая, ладно?
………………..
Снова бесконечные вопросы
почему-то скопом, по ночам:
«Что ты мог и что ты сделал?» – спросят.
Я не верю вкрадчивым речам.
Я не верю – по большому счету –
и судьбе, которой, может, нет…
вдалеке фонтаны кашалотов,
Это их, а мой-то есть ли след?
«Что ты мог и что ты сделал?» – спросят.
По теченью всякий может плыть…
Осень поздняя. Да, это осень. Осень…
Без надежды до весны дожить.
…………….
В перекрестия прицел
я ловлю давно
этот айсберг – он все цел –
не пошел на дно.
Глыбе снежной повезло:
перед ней я – пас.
Только в мыслях это зло
я взрывал не раз.
Равнодушен холод льда,
но меж адом – раем
стонет и поёт вода
без конца и края.
………….
Далека ты, увы, далека –
не достанет ни взгляд, ни рука.
Это в будущем всё, а пока –
лишь холодная гладь ледника…
…………
Конечно, стихи хороши без комментариев, но вот к этим вышеперечисленным – неужели никаких? Время стирает чувства и мы сейчас равнодушно проходим мимо того, что еще вчера боготворили. Помнится, это стихотворение, случайно обнаруженное в пишущей машинке, выпрашивали у меня радисты. Вообще-то они пришли к нам смотреть кинофильм, но мне польстило, что наша старенькая «Украина» в этот вечер так и осталась пылиться в углу, а вместо фильма мы устроили небольшое чаепитие, за которым я прочитал десяток стихотворений и большинство из них они старательно переписали в свои блокноты. Я знаю, что некоторые мои стихи «ходили» по станции, видоизменялись, теряли авторство, превращались в фольклор. И апофеозом всему, когда мне на день рождения прочли мною же написанное, слегка адаптированное к обстоятельствам, поздравление…Иной раз грусть выливалась в такие строки:
Не расставайтесь больше никогда –
отныне, присно и вовеки.
Не столько страшен мертвый холод льда,
как боль страшна о близком человеке.
Какой покой у этих вечных скал,