Если ты моряк, готовься к любым неожиданностям и умей противостоять им — такова одна из флотских заповедей. Был случай, когда в одном из рейсов от мыса Финистерре в Бискайском заливе до самого Ленинграда нас преследовал густой туман. Идти Английским каналом, где экран локатора неизменно фиксирует не менее полусотни, а то и около сотни судов, и в ясную погоду не просто. А каково же при нулевой видимости? От самого Бискайя до Балтики трое суток я не сходил с мостика, принимая все меры предосторожности. Дошли до Ленинграда без происшествий…
Нет сомнения в том, что мой сегодняшний рассказ рассчитан на молодежь и обращен в первую очередь к ней. И смысл его состоит не в том, чтобы похвастаться: «Мы-то, старики, бывало…» И не в том, чтобы припугнуть молодых трудностями моряцкой профессии. В нашей просторной всесоюзной кают-компании мне хотелось по душам поговорить с теми, кто со временем сменит нас на мостике, о замечательных традициях советского флота, о большой ответственности, которую принимает на себя молодежь, продолжая дело отцов.
Леонид Соболев
ЛЮБОВЬ К КОРАБЛЮ[1]
В сентябре 1922 года на рассвете я возвращался из штаба на корабль. «Комсомолец» (тогда еще «Океан») готовился к ответственному походу в южную часть Балтики, к Килю и Бельтам. Это был первый поход корабля красного флота к чужим берегам после гражданской войны, и мне, старшему штурману «Комсомольца», пришлось подолгу засиживаться в штабе над маршрутом этого похода, над английскими лоциями и картами.
Утро было свежее и ясное. Недвижно стояла в гавани вода, поблескивая радужными пятнами нефти и отражая стройные контуры безлюдных спящих кораблей. Дневной шум еще не заглушал птиц, и в густой зелени Петровского парка стоял веселый щебет и гомон. На повороте аллеи в рамке свежей листвы показался «Комсомолец», стоявший на той стороне гавани. Я невольно остановился.
Не скрою, что назначение на этот корабль явно невоенного типа, на учебное судно, транспорт с одной жалкой салютной пушчонкой, не совсем отвечало моим молодым мечтам. Я с грустью покинул «Крепкий», маленький миноносец. Его воинственный и задорный характер, его способность залезать в немыслимые дыры трудного Финского залива, его свойство мотаться на любой волне, показывая соседу до самого киля свое красное пузо, и все-таки стремительно вставать, низкий хищный его корпус, неоценимый в условиях ночной атаки, немногочисленность команды, с которой мы дружно сжились, устраивали меня несравненно больше. И первые дни я смотрел на «Комсомолец», как смотрят в вагоне на незнакомого спутника, с которым предстоит провести вместе долгие дни пути. Меня огорчало, что теперь мне год-два не придется выходить в атаку, в дозор, в разведку, что штурманское мое существо теряет военное качество и друзья-штурмана́, пожалуй, станут называть меня «шхипером».
Но в этот утренний час, в безлюдной тишине, когда я с глазу на глаз остался с новым своим кораблем, «Комсомолец» встал передо мной совсем в другом свете. Удивительно изящный его силуэт с тремя наклоненными назад могучими трубами, с высокими мачтами, с безупречной линией надстроек, его корма, подобранная над водой в готовности мягко и властно отбить удар любой догоняющей волны, его стремительный форштевень, наклоненный вперед как бы в нетерпеливом порыве к движению, — все это как-то по-новому поразило мое воображение. Бухты и острова южной части Балтики, английские надписи у маяков на картах, мудрые советы лоции, этого интернационального коллективного опыта мореплавателей, еще вертелись в моем мозгу — и я вдруг увидел «Комсомолец» не здесь, в тесной Кронштадтской гавани, а на зеленом просторе Балтики. Я увидел, как идет в открытом море сильный, красивый корабль, как спокойно и плавно чертят в небе его высокие мачты медлительный овал важной неторопливой качки, как гордо вьется на гафеле наш новый советский военно-морской флаг, еще не виданный у тех берегов…
Так зародилась во мне любовь к новому своему кораблю, к месту моей жизни и работы, к новому дому моряка.
…На той исторической пушке Петровского парка, которая, по утверждению старожилов, стреляла «в разнообразное время дня, указывая полдень», я увидел ныне покойного Василия Ефимовича Калачева, старого боцмана «Океана», ставшего на нем вторым помощником командира. Он сидел на пушке, скрестив свои коротенькие ножки, упершись в колени пальцами, расплющенными пятнадцатилетней работой с тросами, — маленький, плотный, со сбитой на затылок фуражкой. Слушая птиц, он сам, как пухлая круглая птица, сидел на пушке и быстро поводил влево и вправо головой. Но я заметил, что сектор его наблюдений был строго ограничен: от кормы до носа «Комсомольца» и снова от носа до кормы. Иногда он подымал голову, доходя взором до клотика. Я присел рядом. Помолчали.
1
Написано в 1927 году, заново отредактировано в 1970 году специально для сборника «Океан».