На этот раз Саар почему-то запнулся. Смотрит на тщедушного старика и вдруг протягивает ему руку:
— Хоть и впервые в жизни, ну да ладно! Бери пять!
Макко нерешительно принимает протянутую пятерню и покашливает. Ему хочется что-то сказать, но слова застряли…
Прогноз погоды все же не соврал — к утру стихло. Небо совсем прояснилось, и погрузка на «Хийюсааре» шла полным ходом.
— Ничего тут особенного за ночь не было… Подувало, правда, ветерком, но судно с рейда честь честью привели, — докладывал Макко пришедшему утром на работу капитану порта.
— Да-да, лужи повсюду, ночью тут, видно, плескало, — соглашается капитан. И начинает смотреть записи, которые Макко сделал в вахтенном журнале. Редкие брови капитана сошлись у переносицы. — У вас тут… Что это? Взгляните-ка!
— Что делать, бывает… — извиняется Макко.
— Сколько раз я должен напоминать вам, что вахтенный журнал — это официальный документ! — предупреждает капитан порта.
Но видно, что сегодня он в хорошем настроении и длинных нотаций не будет. Да и с какой стати капитану сердиться, если месячный план выполнен и остается лишь дожидаться приглашения кассира, чтобы получить премию…
И старый Макко, направляясь в утренних сумерках домой, сегодня держится куда прямее, чем обычно, и шаг у него такой же легкий, каким был некогда на борту «Адмирала Завойко».
Виктор Широков
ПОД ФЛАГОМ
В. Матвеев
В ШТОРМ
25 СЕНТЯБРЯ
Река все мелела и мелела.
Дробилась на рукава и старицы. Путала русло с излучинами и протоками.
Ложе реки обманывало, петляя. Грозило порогами. Устрашало крутыми уклонами.
Казалось, заманивает Ключевая своих непрошеных гостей, чтобы вдосталь посмеяться над ними. Оглушить внезапными порожистыми всплесками, напугать таинственными отзвуками — как сычи или выпи прячутся они меж береговых каменистых круч.
Караван продвигался не по прямому фарватеру, кривил обходными зигзагами, словно бы спасаясь от кого-то. Старый капитан буксира Лука Байбалов знал, от кого он удирает второпях — от зимы, столь ранней в его краях, от нагоняющего ледостава. И прикидывал замысловатую лоцию в уме, все чаще закрывал при этом узкие гляделки, спрятанные в глубоких, как два ущелья, глазницах. И пожевывал серебристые, наподобие лисьего хвоста, усы. То ли молился про себя, то ли прятался от одолевающих забот.