Мое знакомство с «морским дьяволом» состоялось давно. В Акапулько на побережье Тихого океана, должно быть добрых двадцать лет назад, я обучался технике прыжков с трамплина на водных лыжах.
Отрываясь от скользкой поверхности трамплина, я выносил тело, как это обычно делают горнолыжники, слегка вперед, и мне никак не удавалось «приводниться» — я непременно уходил под воду.
— Смотрите, — сказал после одного из таких погружений тренер, добродушный, огромного роста мулат, — как бы не оказаться вам в объятиях дьявола моря!
Когда я спросил его, что означает эта шутка, он даже разобиделся, а к вечеру принес мне в отель засушенного «морского дьявола».
— Этот еще ребенок, а взрослые обхватывают и уносят в пучину.
Действительно, сушеный «дьяволенок» производил волнующее впечатление своим сходством с человеческой фигурой. У «дьявола» были ноги (был, правда, и хвост), туловище и плавники наподобие рук. Крупная голова с рожками, высокий лоб, широкий рот, над которыми, словно два глаза, виднелись брызгальца.
При более тщательном осмотре подарка можно было заметить, что нож человека касался тела рыбы, придав ему нарочитое сходство с фигурой человека. Однако это новое открытие уже не могло лишить пищи мое воображение. Тем более, что Дьего Ривера[25], признанный всеми эрудит, тут же сообщил нам, что «морской дьявол», или манта, достигает в размахе плавников 6—7 метров и весит иной раз свыше полутора тонн.
Засушенный «дьяволенок» и по сей день висит у меня на стене кабинета, а встреча с его живым сородичем — взрослой мантой — случилась вскоре после первого же выхода в море с ружьем, в водах Мексиканского залива, неподалеку от Гаваны.
Я увлеченно разглядывал красочный и разнообразный ландшафт совсем еще незнакомого мне подводного мира, где каждая минута была отмечена открытием или волнующим сюрпризом.
Только что глаза мои видели букетик из набора высоких полосатеньких корзиночек с миниатюрными зелеными и голубыми цветочками. Но стоило мне приблизиться, как в мгновение ока цветочки скрылись в корзиночках. То оказалась актиния цера́ктис — морское кишечнополостное бесскелетное животное из класса коралловых полипов.
Через минуту у самого дна замечаю, как другой цветок, в низенькой красноватой корзиночке, движется по дну, да еще с целым бугорком. Присматриваюсь, сомнения нет — цветок передвигается. Ныряю. Бугорок замирает, а махровая астрочка убирается в свой теремок. Концом стрелы переворачиваю бугорок. Тут же из него показывается кумачовая клешня, она упирается о землю, и бугорок-раковина возвращается на место. Снова опрокидываю раковину, и прежняя картина повторяется, правда теперь клешня успела щипнуть наконечник стрелы. Хозяин дома — рак-отшельник оберегает себя от врага, а сидящая на раковине лошадиная актиния, сознавая, что она бессильна что-либо предпринять в этой ситуации, ждет, когда минует опасность. Зато когда я уберусь, актиния распустит свой цветок-щупальца, и тогда уже большинство врагов рака-отшельника не посмеет приблизиться к раковине без риска быть пораженным ядом стрекательных клеток актинии. В свою очередь рак щедро расплачивается с актинией. Передвигаясь и мутя донные осадки, к которым относятся и остатки с его собственного стола, рак создает вокруг актинии богатую питательную среду.
Поднимаюсь за воздухом и, снова нырнув ко дну, огибаю подводную скалу. За ней открывается еще более увлекательная картина: коралловые нагромождения со своей многоликой растительностью подковой охватывают ровную, словно белилами выкрашенную поляну с единственным черным чурбачком посередине. Обугленной головешкой оказывается похожая на гигантскую, но неповоротливую гусеницу с торчащими по сторонам остроконечными выростами съедобная голотурия — трепанг, лакомое блюдо на столе Восточной Азии и совершенно не употребляемая в пищу на Кубе.
По поляне скользит тень. Быстро поднимаю голову и всего в трех метрах вижу удесятеренное в размерах лицо моего засушенного «дьяволенка», с той еще разницей, что встреча происходит не в кабинете. Невольно становится жутковато. В легких уже мало воздуха, но я прижимаюсь ко дну и инстинктивно подтягиваю руку с ружьем, направляя его в сторону манты. Однако та, не обращая на меня ни малейшего внимания, величаво, как орел в свободном полете, степенно и ритмично взмахивая своими плавниками-крыльями, следует своей дорогой.
Спешу на поверхность за воздухом. Армандо, будучи свидетелем сцены, приближается ко мне и поясняет: