Прохор Николаевич выдернул из-под ног матроса шайку. Тот проявил странное спокойствие и продолжал мыться в оставшихся трех.
Рябинина, еще не забывшего холод Карского моря, последнее время по-стариковски тянуло к теплу. Он толкнул дверь парилки, и в лицо сразу ударило невыносимым жаром. Какой-то смуглый матрос на самом верхнем полке хлестал себя веником с такой неуемной яростью, что на венике осталось всего лишь несколько листиков, – казалось, что несколько взмахов посильнее – и получится голик драить палубу.
– Иех, попа-а-аримся в честь открытия второго фронта! – говорил он. – А ну, поддай-ка еще! – попросил он Рябинина.
– Смотри, не высидишь. Убежишь! – проговорил Прохор Николаевич, настроенный благодушно.
– Высижу. Ты только плесни, мамочка!
Рябинин выплеснул воду в печь. Из отдушины к потолку ринулся удушливый пар. Несколько матросов, лежавших на верхних полках, рассмеялись:
– Давай еще, не разбирает что-то!
И еще две шайки воды обрушились на раскаленные камни. Кто-то не выдержал и сполз вниз, потом – второй, за ним – и третий.
А смуглый матрос остался, по-прежнему нахлестывая себя прутьями.
– Жарь, жарь! – надрывался он. – Мы из Одессы, мы жаркого не боимся…
Наконец не вытерпел и он, но спустился вниз всего лишь на две ступеньки – дальше не позволяла черноморская гордость.
– Ты что, издеваешься? – спокойно спросил он. – Ты знаешь, кто я такой?
– Нет, не знаю.
– Видали, он меня не знает!.. Да я Жора Мурмылов, потомственный рулевой-парусник, мне в Одессе каждая собака еще издали лапу подавала… А ты кто такой!.. Фффррр!.. Наверное, вестовой… Вон шкура-то на тебе какая белая!..
Он кивнул товарищам, и те, подхватив Рябинина, поволокли его на верхний полок, в самую жарынь.
– Он нас, и мы его!
Сейчас бы встать да крикнуть: «Отставить!» – но было уже поздно. Прохор Николаевич лежал на горячих досках, и проклятый голик одессита – на этот раз настоящий голик, без единого листика! – гулял по его спине.
Наконец матросы оставили его и спустились вниз.
– Эх, закурить бы! – сказал один.
– Нельзя. Боцман не велел.
– Пустяки! – разошелся Мурмылов. – Кто нас здесь увидит! А ты давай не смейся! – толкнул он Рябинина в бок. – Иди, Николенька, принеси-ка махрятину.
– Постой! – остановил матроса Прохор Николаевич, улыбаясь. – Открой тридцать первый номер. Там у меня папиросы лежат в кармане.
– Люблю с вестовыми дружбу водить, – сказал Жора.
Но прошло несколько минут, а Николенька не приходил.
– А ну, Балтика, жми ему в кильватер, что он там, заснул?..
Но и второй матрос-балтиец не вернулся. Отчаянно ругаясь, отправился сам взбешенный Мурмылов и тоже исчез. Тогда вышел в раздевалку Рябинин. Все трое стояли перед раскрытым шкафчиком, тараща глаза на офицерский китель.
– Что же вы не курите? – Рябинин открыл коробку папирос.
– П-п-простите, товарищ капитан-лейтенант, – пробормотал одессит.
– А за что мне на вас сердиться? Я хоть и не особо-то веселый человек, но зато веселых людей люблю. Только я не вестовой. Вот поплаваешь здесь – и с тебя загар слезет… Ну, ладно, пошутили и – амба! Закуривайте!..
– Большое спасибо, товарищ капитан-лейтенант, только у нас махорочка где-то…
– То махрятина, то махорочка, так сказать, в зависимости от обстоятельств. Вот уж это я не люблю, – искренне рассердился Рябинин, и три руки разом потянулись к коробке.
Знакомство с членами новой команды состоялось. «И неплохо, кажется, черт возьми!» – улыбаясь, думал Прохор Николаевич.
Быстро одевшись, он вышел на улицу. Из бани со свертками белья уже выбегали матросы. Поглядывая в сторону офицера, они покуривали, весело болтая о всяких матросских разностях. Наконец из бани, семеня на коротких ножках, выкатился бородатый боцман с погонами мичмана на плечах.
– Ста-анови-и-ись!
Матросы, затаптывая цигарки, построились в колонну.
– Вы боцман команды 38-С? – спросил у него Рябинин.
– Так точно. Мичман Слыщенко.
– Будем знакомы, – сказал Прохор Николаевич. – Я назначен командиром.
– Очень рад, – ответил мичман, хитро отводя глаза в сторону. – Так сказать, с легким паром!
Они пожали друг другу руки. Рябинин ощутил шершавую от мозолей ладонь мичмана и привычно смекнул, что боцман, наверно, работяга.
– Ну, добро! Ведите команду.
– Есть вести команду! – зычно отозвался боцман и, расправив плечи, лихо щелкнул каблуками. И сразу как будто бы и стройнее он стал, а живот куда-то убрался, не стало живота, да и только!
– Идти штоб с песнями, – предупредил боцман. – Ша-аагом марш!..