От жарких слез опухнувшие веки,
Стихи о том, что невозможно жить…
Я знаю, как жестоко в человеке
Желание — все поскорей забыть.
Припомни все в короткий миг утраты,
Когда в вечерний, в неурочный час
Притихшею больничною палатой
Придешь ко мне. Уже в последний раз.
«Над широкой вечерней равниной…»
Над широкой вечерней равниной —
Память незабываемых дней.
Да в улыбке подросшего сына
Слабый отблеск улыбки моей.
Груды старых тетрадок на полке.
Пачки писем (когда? от кого?)
Чьей-то жизни слепые осколки.
А потом — ничего. Ничего…
Много скучных стихов. Да еще —
Крест, обвитый зеленым плющем.
«Есть такое слово: „не могу“…»
Есть такое слово: «не могу».
Глупое такое слово.
Словно стон, оно слетает с губ
В тишине отчаянья глухого.
«Не могу»… и слезы на глазах,
Жалкие, беспомощные слезы.
И отчаянье, и стыд, и страх.
И кому-то скрытая угроза…
Руки жалобно спадают с плеч
И висят безжизненно, как плети…
— Значит, больше нечего беречь,
Кроме призрачной мечты о смерти…
Но в каком-то дьявольском кругу
Сердце бьется и тоскует снова…
Глупенькое слово: «не могу».
Грустное такое слово.
«Лета не было в этом году…»
Лета не было в этом году.
Лето кануло в темном бреду,
В жутком мраке пустых и бессолнечных дней,
Где теперь с каждым днем холодней.
Ты один в ореоле бесснежной зимы,
Где навеки несхожие мы.
Я одна — в темноте, где надежды и ложь.
Ты в мою темноту не сойдешь.
Лета не было в этом году.
А зимой я тебя не найду.
«К чему теперь высокомерье…»
К чему теперь высокомерье,
Мой честный, безупречный путь?
Кого и в чем я разуверю,
Кого сумею обмануть?
И кто найдет меня прекрасной
В недостижимости такой,
С такой непогрешимо-ясной,
И слишком трезвою душой.
И для чего теперь певучий,
Мой правильный чеканный стих,
Когда я знаю, что не лучше
Таких же тысячи других.
Когда я знаю (втайне где-то,
Наедине сама с собой),
Что жизнь моя была согрета
Одной бессмысленной мечтой.
«От женских слез — до нежности мужской…»
От женских слез — до нежности мужской,
От слов тоски — до исступленной страсти…
Не трудно утешать в беде большой
Словами одиночества и счастья.
Не трудно даже помогать в борьбе
Хорошим, умным, и спокойным словом.
Ты дал мне столько нежности суровой
За все стихи и слезы о тебе.
Но — если грозы напряженной стаей
Давно уж пронеслись над головой?
Но если жизнь, бессмысленно пустая,
Плывет без драм, без бурь, без ничего?
Ты жизнь прошел — (дорога то большая!) —
Все жадно чувствуя, все замечая,
И не увидел сердца моего.
«Я — человек второго сорта…»
Я — человек второго сорта,
Без «широты» и «глубины».
И для чего, какого чорта,
Такие люди рождены?
Зачем? Чтоб нищенкой унылой
Топтаться на чужом пути?
От колыбели до могилы
Себе приюта не найти?
Всегда никчемной и забитой
Всего бояться и терпеть,
Чтоб у разбитого корыта
Последней дурой умереть.
Чтоб ничего не понимая,
Смотреть в любимые глаза,
За бесконечной чашкой чая
Весь вечер слова не сказав…
Молчать весь вечер, дни за днями,
Молчать всю жизнь, молчать всегда,
Чтоб никудышними стихами
Вились ненужные года.
Так жить, — смешно и неумело,
Не сделав ровно ничего.
Прислушиваться в мире целом
Лишь к биенью сердца своего.
И на кровати, в ночь глухую,
В ночь униженья, ночь без сна,
В давно привычном поцелуе
Испить отчаянья до дна.
«Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию…»
Я уж не так молода, чтобы ехать в Россию.
«Новую жизнь» все равно уже мне не начать.
Годы прошли — беспощадно-бесцельно-пустые,
И наложили на все неживую печать.