— Потому что у них совсем нет сострадания.
На приготовления они милостиво получили четыре дня. А потом возвратились посланники Александра.
Из тысячи человек, высланных навстречу монголам, вернулась всего дюжина. Капрал Бэтсон был в числе уцелевших, но ему отрезали уши и нос. А в мешке, притороченном к седлу, он привез отрубленную голову Птолемея.
Услышав новости, Бисеза содрогнулась — как от ощущения неотвратимости войны, так и от потери еще одной нити в невосполнимой ткани истории. Когда узнала о том, как монголы изуродовали Бэтсона, бравого солдата-шотландца, у нее чуть не разорвалось сердце. Потом ей рассказали, что Александр оплакал погибшего друга.
На следующий день разведчики-македоняне сообщили о том, что в лагере монголов — большое оживление. Судя по всему, скоро должна была начаться атака.
В этот вечер Джош нашел Бисезу в храме Мардука. Она сидела возле оплавленной и закопченной стены, укутав ноги британским солдатским одеялом, чтобы согреться, поскольку к ночи в храме холодало.
Джош сел рядом с ней и обхватил плечи руками.
— Ты ведь должна отдыхать.
— Я и отдыхаю. Отдыхаю и наблюдаю.
— Наблюдаешь за наблюдателями?
Она улыбнулась.
— Кто-то должен это делать. Не хочу, чтобы они считали…
— Что?
— Что мы ничего не знаем. Про них, про то, что они сотворили с нами, с нашей историей. Кроме того, тут есть какая-то сила. Она просто должна существовать, чтобы сотворить это Око и его уменьшенные копии по всей планете, чтобы расплавить двадцать тонн золота и превратить его в лужу на полу… Я не хочу, чтобы сюда явились Сейбл или Чингисхан и наложили на Око свои лапы. Если все пойдет худо, когда придут монголы, я встану в дверях с пистолетом.
— О Бисеза, ты такая сильная! Жаль, что я не такой, как ты.
— Не жалей. — Он держал ее за руку, очень крепко, но она не пыталась отстраниться. — Вот. — Она пошарила под одеялом и достала металлическую фляжку. — Выпей немного чаю.
Джош открыл фляжку и сделал глоток.
— Вкусно. Правда, молоко какое-то немножко… не настоящее.
— Это из моего спецпайка. Концентрированное и облученное. В американской армии военнослужащим дают одним суицидальные таблетки, а нам — чай. Я его берегла для особого случая. Разве может быть что-то более особое?
Джош отхлебнул еще чая. Он молчал — похоже, задумался о чем-то своем.
«Может быть, в конце концов сказывается шок, полученный за время после Разрыва? — встревожилась Бисеза. — На каждого из нас это подействовало по-своему».
Она спросила:
— С тобой все хорошо?
— Я просто вспомнил о доме. — Она понимающе кивнула.
— Мало кто из нас говорит теперь о доме, да?
— Наверное, потому, что это слишком болезненно.
— Но ты мне все же расскажи о своем доме, Джош. Расскажи о своей семье.
— Как журналист, я пошел по стопам отца. Он писал о войне между Северными и Южными штатами. — «Это было, — подсчитала в уме Бисеза, — для Джоша двадцать лет назад». — Его ранили, пуля угодила в бедро. Попала инфекция — через два года он умер. Мне было всего семь лет, — прошептал Джош. — Я спрашивал у него, почему он стал журналистом, а не пошел сражаться. Он мне отвечал, что кто-то должен наблюдать за происходящим и рассказывать об этом другим. А иначе получится так, будто бы ничего и не было. В общем, я ему поверил. Порой я отрицал тот факт, что отчасти моя жизнь была предопределена до моего рождения. Но я так думаю, что это не такая уж редкость.
— Ты у Александра спроси.
— Ну да… Моя мать еще жива. Или… была жива. Жаль, что я не могу сообщить ей, что со мной все в порядке.
— Может быть, она догадывается, что это так.
— Бис, я знаю, с кем бы ты была рядом, если бы…
— С моей малышкой, — прервала его Бисеза.
— Ты никогда не рассказывала мне о ее отце.
Она пожала плечами.
— Один смазливый бездельник из моей части — представь себе Кейси, только без обаяния и понятий о личной гигиене. У нас завязался роман, и я забыла об осторожности. Выпили лишнего — что тут можно было поделать. Когда родилась Майра, Майк был… обескуражен. Он был не таким уж плохим парнем, но в то время мне это было уже безразлично. Мне нужна была дочь, а не он. А потом он погиб. — Бисеза почувствовала, как у нее защипало глаза, и она потерла их тыльной стороной ладони. — Я уезжала из дома на несколько месяцев. Я понимала, что провожу слишком мало времени с Майрой. Я все время давала себе обещания, что буду ей хорошей матерью, но никак не могла наладить свою жизнь. И вот теперь я застряла здесь, и мне надо сражаться с треклятым Чингисханом в то время, когда я хочу только одного: оказаться дома.
Джош прижал ладонь к ее щеке.
— Никто из нас не хочет этой войны, — сказал он. — Но по крайней мере мы с тобой есть друг у друга. И если я завтра погибну… Бис, скажи, ты веришь, что мы вернемся обратно? Что останемся живы, если время опять выкинет какой-то фортель?
— Нет. О, может быть, будет другая Бисеза Датт. Но это буду не я.
— Если так, то нам остались только эти мгновения, — прошептал он.
После этих слов все остальное стало неизбежно. Их губы встретились, она притянула его к себе, укрыла одеялом и стала раздевать. Он был нежен, не слишком ловок — почти девственник, но он прижался к ней с отчаянной и жадной страстью, и эта страсть эхом отозвалась в ней.
Она погрузилась в древнее неизбывное тепло мгновений слияния.
Но когда все было кончено, она сразу вспомнила про Майру и проверила, есть ли у нее чувство вины — так трогают языком сломанный зуб. Она обнаружила у себя внутри только пустоту — нечто вроде пространства, где когда-то находилась Майра, а теперь куда-то подевалась.
И еще: Бисеза ни на миг не забыла об Оке, зловеще висящем над ними, в котором они с Джошем отражались, будто насекомые, пришпиленные к его блестящей зеркальной поверхности.
К концу дня Александр, завершив жертвоприношения перед началом битвы, отдал приказ собрать войско. Десятки тысяч воинов выстроились перед стенами Вавилона в ярких туниках и с начищенными до блеска щитами. Ржали и били копытами лошади. Торжественным строем встали и несколько сотен британцев под командованием Гроува. Они держали винтовки наизготовку.
Александр вскочил на коня и проехал перед армией, обращаясь к воинам сильным чистым голосом, эхом отлетавшим от вавилонских крепостных стен. Не знай Бисеза о его ранении, ни за что бы не догадалась, что он нездоров. Она не понимала, что он говорит, но зато никаких сомнений не могло быть в том, что выкрикивали в ответ воины. Тысячи мечей со звоном ударялись о щиты, и звучал свирепый боевой клич македонян:
— A-la-la-la-la-lai! Al-e-han-dreh! Al-e-han-dreh!
Затем Александр подъехал к небольшому полку британцев. Придерживая коня рукой за гриву, он снова заговорил — но на этот раз по-английски. Его голос звучал с очень сильным акцентом, но все же слова можно было разобрать без труда. Он говорил об Ахмеде Кхеле и Майванде, о сражениях второй афганской войны, которую вела Британская империя. А потом Александр произнес:
— «Отныне до скончания веков сохранится память и о нас — о нас, о горсточке счастливцев, братьев. Тот, кто сегодня кровь со мной прольет, мне станет братом».[29]
Европейцы и сипаи взревели так же громко и радостно, как македоняне. Кейси Отик воскликнул:
— Мы слышали! Мы поняли! Мы благодарны!
Когда войско было распущено, Бисеза разыскала Редди. Он стоял на возвышении у ворот Иштар и смотрел на равнину, где под свинцово-серым небом уже загорались походные костры. Он курил одну из последних турецких сигарет — сказал, что приберег для такого случая.
— Это был Шекспир, Редди?
— Если совсем точно, «Генрих V». — Он держался приподнято и явно гордился собой. — Александру доложили, что я «мастер ковать слова». Вот он и позвал меня к себе во дворец, чтобы я сочинил для него короткое обращение, которое было бы понятно нашим томми. Ну а я, вместо того чтобы сочинять что-то самому, обратился к творчеству великого драматурга. Да и что более подошло бы к такому случаю? Кроме того, — добавил он, — поскольку старикан Шекспир небось вовсе не существовал в этой новой Вселенной, он не притянет меня за плагиат!