Мы идём на парковку, и я открываю дверь «камаро».
– Классная тачка, – присвистнув, говорит Ник. – Когда это ты её взял?
– Не так давно, – мы оба садимся в машину и направляемся к складу.
Ник проводит пальцами по приборной панели, восхищаясь каждой деталью машины. Я и не знал, что он такой фанат старой классики, но он многое может рассказать о ней. Благодаря этого, поездка кажется быстрой, и я чуть не забываю, что у меня пустой бак.
– Мне нужно заправиться и покурить, – говорю я и заезжаю на заправку. – Хочешь чего-нибудь?
– Нет, спасибо, – откидывается Ник на спинку кожаного сиденья.
– Через минуту вернусь.
Я заправляю машину, а затем направляюсь внутрь. Мне нужно отлить, поэтому беру ключ от туалета у леди за стойкой и иду в другую часть здания. Выйдя из туалета, я узнаю бездомного, роющегося неподалёку в мусорном баке.
– Эй, чувак! – зову я его.
Он поднимает глаза и прищуривается, сразу же насторожившись.
– Тебе нужна еда? – спрашиваю его. Мне не нравится сама мысль, что ему нужно рыться в грёбаном мусоре и что поблизости нет отелей. Он худой, и у него нет нормальной одежды, подходящей для этой погоды.
Я заставляю его согласиться подождать меня, и бегу обратно, чтобы принести ему сэндвич и кофе. Когда я возвращаюсь, он соорудил вокруг себя что-то вроде гнезда из пластиковых пакетов и восседает посередине.
– В моей ноге осколок, – говорит он, когда я приближаюсь. У него тусклые и смущённые глаза. – Его не смогли достать. Но там была одна медсестра. Она была красотка.
Он бормочет, но я всё равно всё понимаю. Хочу улыбнуться, но не могу. Всё это слишком знакомо.
– Бьюсь об заклад, что ты за ней приударил, – я вручаю ему сэндвич, и он сразу же на него набрасывается. – В каком госпитале ты лежал?
– Где-то в Вирджинии, – пожимает он плечами. – Я не помню название.
– Там же, где держали меня. Медсёстры там были горячие.
– Ты был во Вьетнаме?
– Нет, сэр, – качаю я головой. – Ирак и Афганистан.
– Какие войска?
– Морская пехота.
– На хрен морпехов, – говорит он, но улыбается, когда это произносит. – Вы, отморозки, никогда не появляетесь, пока прежде не пройдёт пехота.
Я не собираюсь с ним спорить. В прежние времена я знал достаточно военных и слышал всё это раньше. Все рода войск подтрунивали над другими, но, в конце концов, мы все оказывались в одной ситуации.
– Как долго ты был в плену?
Он пару раз моргает, и его глаза стекленеют. Я прикасаюсь к его руке, но он вздрагивает и отстраняется.
– Меня не было восемнадцать месяцев, – говорю я. – Большую часть времени я провёл в яме, желая, чтобы меня прикончили вместе с остальными из моего подразделения.
Он на минуту сосредотачивает внимание на мне, а затем хватает меня за руку.
– Два года, – тихо говорит он. – Они держали меня два года. Единственный парень, оставшийся в живых из моего отряда, заболел раком из-за этого дерьма – оранжевого агента15. Сейчас его уже нет в живых. Врачам пришлось оставить осколок в моей ноге. Они сказали, что вокруг него образовалось слишком много ткани.
– Как тебя зовут? – спрашиваю я.
– Сержант Дональд Хансен, – говорит он.
– Лейтенант Эван Арден, – сжимаю его пальцы в некоем подобии рукопожатия.
– Офицер морской пехоты! – фыркает Дональд. – Это ты отвёз меня в тот отель.
– Да, я.
– Классное было место. У них очень хорошая еда.
– Рад, что тебе понравилось. Где ты сейчас остановился?
– В приюте на Норс-Сангамон-стрит. У меня осталось ещё несколько дней.
– Я дам тебе мой номер телефона, – говорю я ему. – Если тебя выгонят, позвони мне, хорошо?
– Ладно.
Он вытаскивает из одного из своих полиэтиленовых пакетов ручку и бумагу, и я записываю свой номер. Понятия не имею, воспользуется ли он им, но я хочу, чтобы у него был выбор.
– Тебе ещё что-нибудь нужно, прежде чем я уйду?
– Ключ от туалета, – указывает он на ключ, который я получил от женщины внутри. Я не вернул его, когда покупал бутерброд. – Мне его не дадут.
– Конечно, – передаю ему ключ, а потом возвращаюсь к «Камаро».
– Я уже подумал, что ты заблудился, – говорит Ник, когда я сажусь внутрь.
– Надо было посрать, – не знаю, почему мне не хочется упоминать Дональда, но я не рассказываю о нём Нику.
Ник смотрит на меня искоса. Он, кажется, мне не верит, потому что в его взгляде что-то не так, и его рука на бедре сжата в кулак. Он так крепко её стиснул, что костяшки стали белыми. Не знаю, что он там себе напридумывал о том, чем я занимался, но решаю, что мне всё равно. Пусть думает, что хочет.