Приятно было ему увидеть, что и туалет Нелли соответствует изяществу его собственного наряда. Она была очаровательна в маленькой шапочке, из-под которой выбегали прелестные, густые локоны; в своем палевом бархатном спенсере и розовой кисейной юбке, очень коротенькой, так что кокетка могла похвастаться своими маленькими ножками, обутыми в красные атласные башмачки на высоких каблуках.
— Прекрасно, моя миленькая! Никогда еще не была ты так хороша! — сказал в восторге Иона.
— И ты никогда не был так авантажен, мой душенька! — отвечала довольная супруга, — все на тебе сидит отлично. Только галстух надобно повязать тебе поуже. Сейчас это сделаю.
— Дружочек, ты удавишь меня, — сказал Иона, которого лицо побагровело от заботливости жены.
— Ничего, ничего, мой миленький. Теперь тебе надобно пришпилить на груди гвоздику, и ты будешь настоящая картинка. — И, воткнув в жилет мужа гвоздику, Нелли с гордостью спросила свою горничную: — А, каков твой хозяин, Пегги, — хорош?
— Он на мои глаза первый красавчик в Донмо, а вы, сударыня, первая красавица, — отвечала горничная.
— Ты умная девушка, Пегги, — сказал хозяин, — прибавлю тебе жалованья. Ты и сама славно оделась, да и лицом прехорошенькая.
— Не слишком хвалите меня, сударь, чтобы супруга ваша не стала ревновать; теперь этим все дело испортишь, — шепнула ему Пегги.
— Рассудительная девушка, право, рассудительная, — сказал Иона. — Не забудь же, как тебе надобно отвечать в суде, когда тебя станут спрашивать. Растолкуй еще раз и Дику, как ему отвечать.
— На меня можете положиться, сударь; а Дику я сказала, что не пойду за него, если нынче сделает он какую-нибудь глупость, стало быть, и на него можно положиться.
— Так, так, Пегги. Однако уж одиннадцать часов: пора нам отправляться, мой друг, Нелли.
— Пора, мой милый.
— Давно пора, сударыня. Из Донмо и всех деревень с шести часов утра сошлось народу видимо-невидимо, — подтвердила Пегги.
— Так много собралось народу, говоришь ты? — сказал Иона, и с восхищением зашагал по комнате.
— Уилль Крен говорил мне вчера, сударь, что сквайр пригласил всех своих знакомых. «Половина графства соберется к нам», говорил он, — продолжала Пегги.
— Вот как! Значит, много будет почетных зрителей на нашем торжестве, — сказал Иона, — это очень лестно. Так ли, Нелли?
— Все фермеры сквайра, с женами и детьми, приглашены. Уилль Крен сказывал, что будут у сквайра и танцы с музыкой, и пир горой. «Целую неделю, сказывал, мы только знали, что готовили комнаты да припасы. Такого, сказывал, пира, никогда еще и не бывало в наших сторонах».
— Такая внимательность очень любезна со стороны сквайра; он заботится о нас, можно сказать, будто ты ему родная дочь, Нелли, — твердил Иона.
— Не говорите, сударь, глупостей, — с досадою сказала Нелли, — быть может, сквайр готовит пир вовсе не про нас с вами. Он, верно, думает, что молодой Физвальтер с женою получат награду. Да так и случится, может быть.
— Они получат? Ну, этого-то мы не боимся, если только не испортят дела проклятый Джоддок, — сказал Иона.
— О! Джоддока я не боюсь! — вскричала Нелли.
— Если ты его не боишься, мой друг, я спокоен, — отвечал Иона. — А какая чудесная погода, моя душенька! славный денёк!
— Нет, жарко, — сказала Нелли, — мы все взмокнем от духоты.
— Пора ехать, моя душенька. Ты готова? Так вели же, Пегги, подавать тележку.
— Тележку? — с негодованием сказала Нелли, — да ведь я тебе говорила, чтоб нанять карету?
— В… в те… те… тележке лучше, моя душенька: не так душно.
— Глупы вы, сударь, вот что! Я не поеду в тележке. Извольте сию же минуту послать за каретой.
— Милая моя, душенька моя, когда же посылать? мы опоздаем. Ведь надобно непременно поспеть в суд к двенадцати часам. После двенадцати часов нашей просьбы не примут и награду дадут Физвальтерам. А тележка прекрасная, такая красивая и покойная; и Дик нас повезет отлично, — умоляющим тоном говорил Иона.
— И в тележке вас все будут видеть, сударыня, а в карете вас будет не видно, — убедительно прибавила Пегги.
Этот аргумент оказал свое действие, и Нелли уступила, хотя и не простила мужу. Но досада исчезла с лица ее, когда она вышла на крыльцо, где были «посторонние»: она очень нежно улыбалась мужу, который любезно подсадил ее на тележку, и счастливые супруги покатили предъявлять суду свои права на заветный окорок. Радостные восклицания нескольких зрителей и толпы мальчишек сопровождали их. Но Исааксон, стоявший на крыльце с стаканом эля, заметил про себя, что дело кончится неладно: один из мальчишек, взлезая на кровлю гостиницы, чтоб лучше видеть процессию, уронил символическую вывеску — Золотой Окорок. Иона, к счастью, не видел этого дурного предзнаменования.
Медленно и величественно ехали Неттельбеды, раскланиваясь с бесчисленными своими знакомыми, потому что весь городок вышел смотреть на них. На главной площади догнала их огромная карета, великолепно убранная лентами; в ней сидели присяжные. Следом за ними ехали музыканты; одним словом, процессия была восхитительна, и счастливый Иона не помнил себя от полноты восторга. Толпа, стоявшая по всей дороге, приветствовала поезд криками и аплодисментами. Так доехали они до приорства, где уже заседал Баронский Суд.
XV. Являются соперники
На четверть мили вокруг старого Приорства стояли ряды телег, на которых приехали со всех сторон фермеры и горожане, привлеченные приглашением сквайра и собственным любопытством. Ближе к ограде стояли кареты, принадлежавшие окружным помещикам. Между экипажами разъезжали верхами молодые люди и амазонки. Но дорога на внутренний двор Приорства была оставлена свободною, для проезда членам суда и претендентам на окорок и почетным посетителям. Неттельбеды подъезжали к зданию Суда в то самое время, когда выходили из кареты сэр Вальтер с супругою и мистрисс Лесли. Потом подъехала к крыльцу другая карета, из которой вышли доктор Сайдботтом, капеллан Бош и мистер Ропер; за нею ехала карета Джермонов, потом кареты Ловелей, Денни, Перкеров, Гобленов. Иона думал, что за Гобленами успеет подъехать и его тележка; но швейцар суда дал его кучеру знак обождать, и причина остановки объяснилась восторженными криками всей бесчисленной толпы.
Приближалась кавалькада, впереди которой ехали верхами сквайр Монкбери и Бэбби, раскланиваясь на обе стороны народу. Сквайра всегда любили донмовцы и поселяне, но теперь он решительно был идолом всех, и весело кланялся, отвечая на общие приветы. Бэбби восхитительна была на своей «Цыганке»; за нею ехали неразлучные Гробхэм, Чипчез и Клотворти, а почти рядом с нею сэр Джильберт де-Монфише, который совершенно не был похож на прежнего слишком бесцеремонного и подчас наглого Монфише: он казался теперь вполне порядочным человеком.
Позади всех ехали, на одном седле, Эльюрд и Роза Физвальтеры; он, ловко управляя лошадью одной рукой, другою заботливо поддерживал жену, которая также обняла его стан своею маленькою ручкою. Нельзя было смотреть на них без радости — так они были хороши, так много взаимной любви и счастия выражалось на их лицах! И все матери желали, чтоб их дети были похожи на Эльюрда и Розу.
Медленно ехали они, осыпаемые всеобщими желаниями успеха; ловко спрыгнула Роза на крыльцо, за нею спрыгнул муж, и они вошли в комнату суда — она, гордясь мужем, он, гордясь женою.
XVI. Мы узнаем, кто получил и кто потерял награду
Заседание суда уже началось.
На возвышенном судейском месте сидел сквайр под балдахином, на котором был вышит герб Монкбери; по сторонам сквайра доктор Сайдботтом, капеллан Бош, сэр Вальтер Физвальтер, сэр Ральф Джернон, мистер Денни, мистер Гоблен и другие джентльмены; позади сидели дамы; первые места в числе их занимали леди Физвальтер и мистрисс Лесли, которым теперь суждено было насладиться спокойною старостью, перенеся столько страданий. Подле мистрисс Лесли сидела ее красавица-внучка, и более говорила с бабушкой, нежели с Джильбертом де-Монфише, который шептал ее красоте комплименты совершенно справедливые. Ниже, у стола, на котором приготовлены были перья, чернильница, бумага и лежали протоколы Донмонского Баронского Суда и Устав о присуждении окорока, сидели Ропер, секретарь суда и клерк суда, Гопкинсон. По обе стороны шли скамьи для почетных горожан и фермеров. Направо, на возвышении, стояли кресла присяжных.