Этот кружок политграмоты не давал ему покоя. Конечно, всякая работа хороша и нужна. Но ему один раз пришлось быть в детском саду для слепых. В скверной комнате сидели дети и ощупью плели корзины. С острой жалостью он глядел в их незрячие глаза и через пять минут ушёл – он не мог смотреть на их дурацкую работу. Так вот, это разные вещи. Одно дело вести кружок, когда это надо, а другое дело – вести его потому, что не можешь делать ничего другого.
Он тяжело поднялся с пола и опять зарядил револьвер.
Слова для дураков. Хорошо бы сделать что-нибудь особенное, отчаянное. Утереть им нос. Спасти кого-нибудь или взорвать казарму. Или застрелить коменданта города.
Чтобы потом прибежал Никола и, тиская его руку, говорил:
«Извиняюсь. Я ошибся, честное слово, вы обгоните другого здорового».
Он тотчас поймал себя на том, что всё это пустяки, нелепость. Уж если обманывать себя, то не таким вздором по крайней мере. Остроумнее будет съесть кашу и лечь спать снова. А сейчас лучше подумать о том, как убить время до обеда.
Должен был прийти Безайс, но его что-то не было.
Матвеев начал ходить по комнате, считая половицы. Он недоумевал, куда девать себя.
И тут пришла мысль, показавшаяся ему великолепной.
Он решил написать повесть – это не так глупо, как играть в крестики, и всё-таки интереснее, чем копаться в старых бумагах. Это оживило его, и он стал лучше думать о самом себе. Повесть рисовалась ему тысячами блестящих красок, заставляя волноваться. Полчаса он метался по комнате, натыкаясь на стулья, отыскивая бумагу и ручку, а потом сел к столу и с маху написал несколько листов. Безайс застал его бледным, измученным, но очень довольным собой.
– Я страшно занят сейчас, – сказал ему Матвеев. – Если тебе нужно что-нибудь, выкладывай сразу.
– Я всего только на минутку. Девчонки что-то затевают с санитарным отрядом. Это выдумывает Каверин. Очень задаются и делают вид, что без них все провалится.
Матвеев встал и подошёл к кровати.
– Я решил сделать тебе удовольствие, – сказал он. –
Хочу подарить тебе револьвер. Твой смитик никуда не годен, им можно только заколачивать гвозди. Это кусок железа. А мой…
Он вынул из-под подушки большой, любовно смазанный револьвер. У Безайса был маленький 32-й смит-и-вессон, блестящий и жалкий, как дешёвая игрушка.
Он давал Безайсу скорее моральное удовлетворение, чем защиту. Револьвер Матвеева был чёрный, массивный, с благородным матовым отблеском. Его очертания были просты и строги – настоящее боевое оружие, безошибочное и верное, сделанное, чтобы убивать. Закрыв левый глаз, Матвеев прицелился и щёлкнул курком. Раздался чистый, высокий звон хорошо закалённой стали. Матвеев опустил руку.
– Когда целишься, бери немного влево и вниз. Не позволяй дуракам щёлкать – испортят.
Он сжал рукоятку револьвера, как пожимают руку товарища.
– Достал в губчека, – убили одного агента. Бери.
– Я его не возьму, – ответил Безайс тихо.
Ему хотелось уйти. Эта передача револьвера казалась ему каким-то тяжёлым, пугающим обрядом.
– Бери, бери. Он бьёт на двести шагов и вот, пока я его знаю, за несколько лет не дал ни одной осечки.
– У меня уже есть твой нож.
– Теперь будет и револьвер.
– Он тебе ещё пригодится. Зачем ты его отдаёшь?
Матвеев положил револьвер ему на колени.
– Бери. Он мне надоел…
Он торопливо вернулся к столу и взял ручку.
– А что ты хотел мне сказать?
– Я вот зачем: надо это спрятать. Здесь воззвания штаба.
Моей собственной работы, между прочим… Ты был когда-нибудь в типографии? Я вымазался там, как негр. Видишь ли, если положить их в столовой или в других комнатах, то до них доберутся мальчишки, наделают из них голубей, и может выйти скверная история. Я положу их здесь на подоконник, ладно?
– Положи.
– Это запас, тут их штук тридцать. Сегодня не моя очередь, на расклейку пойдут ребята из пятёрки Чужого. Я
пойду их расклеивать завтра ночью. Хочешь посмотреть, как они выглядят? И повозился же я над ними!
– А чего в них особенного? Не видал я печатной бумаги? Безайс вышел, крайне удивлённый. Но как только за ним затворилась дверь, Матвеев добрался до подоконника и вытащил из пачки лист толстой, шершавой бумаги. Он долго разглядывал его со смутной ревностью. Так это работал Безайс, – скажите пожалуйста!
Потом он вернулся к столу и снова налёг на повесть.
Это и в самом деле хорошо помогало убивать время. Слова толпились перед ним, спеша и перебивая друг друга. Он не знал, какой будет конец, но это ему не мешало. Самое важное было то, что руки были заняты и цель стояла перед ним, как в прежние дни. «Надо только хорошенько поработать, а остальное придёт», – думал он.