«Ты уверена, что хочешь работать здесь?» — спросила она, проводя меня в небольшой кабинет, который теперь принадлежал мне. — «С твоим дипломом ты могла бы найти что-то более... перспективное».
«Мне нужно время, — ответила я. — Время подумать, разобраться в себе. А где еще можно найти столько времени, как не в библиотеке?»
Она улыбнулась понимающе. Мама всегда понимала меня лучше, чем кто-либо другой.
Здесь я могла существовать в своем собственном мире, среди книг, вдали от навязчивой социальной реальности. Мир за стенами библиотеки казался мне слишком шумным, слишком быстрым, требующим постоянной реакции на бесконечные раздражители.
В библиотеке же время текло иначе. Размеренно, неторопливо, давая возможность задуматься, поразмышлять, погрузиться в глубину проблемы.
Моя должность называлась «библиотекарь-библиограф». Я отвечала за работу с каталогами, за помощь читателям в поиске нужной литературы, за организацию тематических выставок. Не самая престижная работа для выпускницы университета с красным дипломом, но именно то, что мне было нужно в тот момент.
Каждый день был похож на предыдущий. Каталогизация новых поступлений — немногочисленных, учитывая скудное финансирование, но иногда среди них попадались настоящие сокровища. Помощь редким посетителям — в основном старшеклассникам, которым задали написать реферат, или пенсионерам, ищущим что-нибудь «для души». Погружение в чтение в обеденные перерывы — единственное время, когда я могла полностью отдаться своим мыслям.
Иногда, сидя за своим столом в тишине полупустого зала, я думала о своих однокурсниках. Кто-то из них уехал в Москву или за границу, кто-то делал карьеру в бизнесе или науке. А я сидела здесь, в маленькой провинциальной библиотеке, и каталогизировала потрепанные книги.
«Не жалеешь?» — спросила меня как-то мама, заметив мой задумчивый взгляд.
Я покачала головой. «Нет. Я делаю то, что хочу».
Это была правда. Я не стремилась к карьерным высотам или материальному благополучию. Мне было достаточно возможности читать, думать, осмысливать прочитанное.
Вечерами, вернувшись домой, я часто садилась за старый отцовский письменный стол и работала над своими философскими эссе. Не для публикации — просто для себя. Попытка упорядочить мысли, найти ответы на вопросы, которые не давали покоя.
В эти часы я чувствовала себя по-настоящему живой. Мысли текли свободно, идеи рождались одна за другой. Я писала о любви как об экзистенциальном выборе, о свободе и ответственности, о поиске смысла в абсурдном мире.
Отец иногда заглядывал ко мне, стучал тихонько в дверь: «Можно?»
Я кивала, и он садился на краешек кровати, смотрел на исписанные листы бумаги.
«Что пишешь?»
«Пытаюсь понять, что происходит с человеком, когда он любит», — отвечала я.
Отец улыбался своей мягкой, немного грустной улыбкой.
«И что же?»
«Я думаю, человек становится больше себя самого. Выходит за собственные пределы. Перестаёт быть просто частью мира и становится целым миром для другого».
Отец молчал, потом кивал: «Интересная мысль. Но любовь — это не только расширение, это ещё и сужение. Когда весь мир концентрируется в одном человеке».
Эти разговоры были для меня дороже всего. В них не было ни капли фальши, ни тени попытки впечатлить друг друга. Просто двое людей, думающих вслух.
Так шли дни, недели, месяцы. Я была счастлива в этой тишине, в этом параллельном мире между строк. Моя жизнь напоминала медленно текущую реку — спокойную, глубокую, с прозрачной водой, в которой отражаются облака и деревья.
Но иногда, особенно осенними вечерами, когда дождь стучал в окна, а ветер завывал в печной трубе, мне становилось тревожно. Как будто внутри меня жил голос, который шептал: «Неужели это всё? Неужели твоя жизнь так и пройдёт в этой тишине, в этом покое, в этом одиночестве?»
Я гнала эти мысли прочь, возвращалась к книгам, к своим записям, к философским размышлениям. Но они возвращались, как призраки, незваные и настойчивые.
В такие моменты я вспоминала Артёма — наши разговоры, наши прогулки, наши недосказанные чувства. Что стало с ним? Женился ли он на той немецкой девушке? Счастлив ли? Вспоминает ли иногда обо мне, как я вспоминаю о нём?
Я не искала ответов на эти вопросы. В глубине души я понимала: то, что было между нами, осталось в прошлом, и нет смысла тревожить эти воспоминания.
И всё же... Всё же иногда я ловила себя на мысли, что жду. Не его конкретно — просто ждала, что однажды в моей жизни появится кто-то, с кем я смогу говорить о Канте и Шопенгауэре, слушать Баха и спорить о смысле «Фауста» до глубокой ночи.
Глава 5. Встреча
Роберт появился внезапно, как герой из неизвестного романа. Я работала в библиотеке уже третий год. Мне исполнилось двадцать семь, и я начинала привыкать к мысли, что моя жизнь определилась раз и навсегда — книги, тишина, философские размышления в одиночестве.
Это был обычный осенний день. За окнами библиотеки ветер гонял опавшие листья, небо было затянуто серыми облаками, обещавшими скорый дождь. В читальном зале было пусто — только пожилой учитель истории просматривал подшивку старых газет да пара старшеклассников готовилась к сочинению по «Войне и миру».
Я сидела за своим столом, работая над каталогом новых поступлений — несколько научно-популярных книг по психологии, пара детективов, сборник стихов местного поэта. Работа не требовала особой концентрации, и мои мысли блуждали где-то между размышлениями о природе свободы воли и планами на ужин.
Звук открывающейся двери заставил меня поднять глаза. На пороге стоял высокий мужчина с серыми глазами, в которых застыла целая вселенная усталости и неиспользованных надежд. Его тёмные волосы были слегка тронуты сединой на висках, а лицо казалось высеченным из камня — резкие линии, глубокие тени под скулами, сосредоточенный взгляд.
Он был одет просто, но со вкусом — тёмно-синий пиджак, серые брюки, белая рубашка без галстука. В руках он держал потёртый кожаный портфель, который, казалось, много повидал на своём веку.
Мужчина остановился на пороге, осматриваясь, как будто оценивая обстановку. Его взгляд скользнул по полупустому залу, задержался на мне, и я почувствовала странное волнение — словно меня оценивали, определяли, стою ли я внимания.
Наконец, он направился к моему столу. Его шаги были уверенными, но не торопливыми — так ходит человек, который знает, куда идёт, но не спешит туда попасть.
«Добрый день», — сказал он, останавливаясь передо мной. Голос у него был глубокий, с лёгкой хрипотцой, как будто он много курил или долго молчал перед тем, как заговорить.
«Добрый день, — ответила я, невольно выпрямляясь на стуле. — Чем могу помочь?»
«Я ищу раздел философии. Особенно интересуют работы по экзистенциализму».
Я едва удержалась от удивленного возгласа. Экзистенциализм? В нашей библиотеке? Эта философия не пользовалась особой популярностью среди наших читателей.
«Вы найдёте этот раздел в глубине зала, — сказала я, вставая из-за стола. — Позвольте, я вам покажу».
Он кивнул, и я повела его между стеллажами к дальней стене, где располагались немногочисленные философские труды.
«К сожалению, наша коллекция не очень богата, — предупредила я. — Но у нас есть Сартр, Камю, немного Хайдеггера в переводе...»
«Это уже неплохо, — ответил он, внимательно осматривая полки. — В большинстве провинциальных библиотек и этого не найти».
Я наблюдала, как он изучает корешки книг. Его длинные пальцы касались их с удивительной нежностью, словно это были живые существа, которых можно спугнуть резким движением.
«Вы интересуетесь экзистенциализмом?» — спросила я, нарушая привычное правило не вмешиваться в выбор читателей.
Он посмотрел на меня с лёгким удивлением, как будто забыл о моём присутствии.
«Да, можно сказать и так. Меня интересует вопрос свободы выбора и ответственности за него. Особенно в контексте современного общества, где так много говорят о свободе и так мало понимают, что она означает».
Я почувствовала, как внутри меня что-то дрогнуло. Это были мои мысли, мои вопросы, которые я обсуждала только с отцом или в своих дневниках.
«Интересная тема, — сказала я, стараясь сохранить профессиональный тон. — Вы найдёте у Сартра много размышлений об этом. Особенно в „Бытии и ничто"».
«Да, но Сартр слишком увлекается абстракциями, — возразил он, вытаскивая томик с полки. — Мне ближе Камю с его конкретным человеком в абсурдном мире».
Я смотрела на него с растущим интересом. Кто этот человек? Откуда он взялся в нашем маленьком городке, где философские дискуссии были редкостью даже среди преподавателей местного педагогического колледжа?
«Мне нужна помощь, — произнёс он после нескольких минут молчаливого изучения полок. — Есть ли у вас работы Кьеркегора?»
«К сожалению, нет, — ответила я с искренним сожалением. — В нашей библиотеке не так много философской литературы. Но если вас интересует тема экзистенциального выбора, могу предложить Бердяева — у нас есть „Самопознание" и „Философия свободного духа"».
Он посмотрел на меня с новым интересом, более внимательно, словно только сейчас по-настоящему заметил.
«Вы хорошо разбираетесь в философии для библиотекаря», — сказал он, и я не могла понять, был ли это комплимент или скрытая насмешка.