Северьянов опустил голову на ладони, оперся локтями в колени.
— Черт с ней! Пусть крутится с этим культурным кооператором. Она, может быть, с ним будет счастлива! — Он злорадно усмехнулся и добавил: — Как сытая лошадь в стойле…
Ковригин, знавший любовную историю Северьянова с Гаевской, сразу понял, что Барсуков написал что-то очень плохое о ней, и взял письмо у Наковальнина.
— Может быть, — сказал он, прочитав письмо, — Барсуков увиденное не так понял. Так что ты, Степан, этому письму вполовину верь.
Несколько мгновений в комнате стояла неприятная тишина. Ковригин из угла комнаты горящими угольками своих беспокойных карих глаз опалял дверь: «Ну и богомолка! А мы с Дашей собирались на их свадьбе гулять. Вот подлая дворяночка!»
Наковальнин, сидя за столом, глядел на Северьянова с задумчивым любопытством: «Спасибо скажи Барсукову, Жан-Поль Марат, друг народа! Он отрезвил тебя. А то в блудливую девку вставил какую-то икону и молился целый год на нее».
— Ты Даше от меня привет написал? — встав с кровати и подойдя к Ковригину, спросил Северьянов, чем нарушил гнетущее молчание.
— Что ты! В обязательном порядке. Я, Степа, Даше второе письмо напишу сегодня же, — тихо сказал он, — чтобы она погостила у Симы и черкнула о ее житье-бытье. Идет?
Северьянов застенчиво, но радостно кивнул головой, прошел к окну и стал всматриваться в ярко освещенные солнцем клены и липы Девичьего поля…
— Любишь ты, Костя, с одной стороны — черно, с другой стороны — бело! — уже на лестнице по пути в читальный зал приструнивал Наковальнина Борисов. — А по-моему, тут все ясно. Хитрой лисе ее же собственная шкура и принесет несчастье.
— Почему ты решил, что она с этим культурным кооператором будет несчастна?
— Потому что по расчету, — улыбнулся таинственно Борисов и гордо добавил: — И потому, что я этого хочу.
— Я с тобой, Николай, согласен, — сказал Ковригин, — только зачем Барсуков так грубо разрисовал встречи этого кооператора с Гаевской?
— Барсуков молодец, — перебил его Наковальнин, — пусть Степан ему в ноги поклонится, вахлак несчастный! — Наковальнин приложил указательный палец к своему утиному носу и добавил: — Я уверен, что Гаевская чувствовала, что Степан ее идеализирует, и в душе смеялась над ним и наверняка очень боялась этой его фанатической идеализации. Ведь он не такой уж бабник, но искренний правдоискатель, а она — плут-девка.
— И все-таки, — настаивал на своем Ковригин, — не надо было Барсукову так упрощать дело.
— Это верно, но Северьянову, чертяке, очень везет! На него уже Евгения Викторовна Блестинова засматривается, а бабенка хоть куда.
— Это питерская пышка с сиреневыми глазами? — небрежно заметил Борисов.
— Ого, Коля, ты уже и глаза у ней рассмотрел.
— И то рассмотрел, что ты за ней тоже увиваешься, как Шанодин за Токаревой.
Приятели весело рассмеялись.
Изнутри читального зала перед ними кто-то открыл дверь.
— Смоленское землячество! — послышался насмешливый голос Шанодина. — А что ж без вождя?
Ему никто не ответил.
А Северьянов тем временем задумчиво шагал по комнате. Ему то жаль было Гаевскую по-человечески, то вдруг рядом с этим умиротворяющим чувством вскипало жгучее озлобление. Злость, которая раньше только примешивалась к чувству облегчения, теперь все росла и росла в нем, пока не затмила все остальные чувства. «Сколько растоптано самых лучших надежд! Любил, верил, мечтал… А она — сельпо, отрез на костюм!.. Берег ее!»
Северьянову захотелось уйти куда-нибудь развеяться, походить по дорожкам Девичьего поля. Он сделал несколько шагов к двери, но вдруг понял, что на улице ли, дома ли, а его горе всегда будет с ним, и сел за стол писать «грозное» письмо. Написал, встал, быстро надел фуражку и спустился по лестнице.
Шагая боковой дорожкой Девичьего поля, он с кем-то столкнулся, машинально извинился и услышал брошенное ему вслед: «Сумасшедший!»
На почте Северьянов, чтобы не передумать и не порвать глупейшее из всех когда-либо писанных им писем, поскорее сунул его в большой деревянный почтовый ящик, стоявший на полу, у стены, под плакатом с изображением молодого парня в красноармейской форме с винтовкой на ремне через плечо и девушки с медицинской сумкой.
Точно гора свалилась с плеч. Почувствовав себя наконец отмщенным, вольным казаком, Северьянов несказанно обрадовался тому, что наконец разрубил давившую его столько времени петлю. «Главное, что я теперь совсем свободен, и бог с ней, с этой Гаевской, — рассудил он. — По-своему она ведь права. С этим кооператором ей будет куда спокойней, чем со мной. И где ей было устоять? Я-то какой? В Красноборье чего только она про меня не наслушалась!»