— И тут дисциплина? — поморщилась Токарева.
— Да, — бросил ей негромко на ходу Северьянов. — Суровая, железная, которая дается человеку полным согласием его воли с совестью! — Отстранив навалившуюся на него чью-то спину, Северьянов добавил уже с улыбкой: — Диктатуру пролетариата приняла?
— Да-да, приняла, сдаюсь! Даже монополию торговли хлебом приняла в твоем беспримерном изложении.
Возле трибуны готовили смену чихавшему в носовой платок и заметно струсившему оратору. Председатель митинга потерял список записавшихся. Двое очередных ораторов очень деликатно оспаривали друг у друга очередь.
— Этому кадету, — со вздохом выговорил кто-то недалеко от Северьянова и Токаревой, — я бы с удовольствием загнул руки к лопаткам.
— Он не кадет, а меньшевик.
— Черт их теперь разберет! А если меньшевик, то и голову оторвал бы.
— Разве ты кадетов меньше ненавидишь?
— Те хоть не так подло маскируются и двоедушничают, как эта дрянь.
Оратор надсадно кричал. Голос его плавал, нырял и выныривал из шумного рокота толпы.
— Вместо свободной торговли хлебом, — неслось с трибуны, — они организуют вооруженные походы рабочих в деревни.
Оратор не сдавался.
— У нас, в Туле, — выкрикивал он, — в Нижнем, в Питере, в Москве и по другим промышленным городам в противовес диктаторским совдепам созданы бюро рабочих уполномоченных. В тот день, когда большевики откроют свой съезд Советов, мы соберем наш Всероссийский съезд рабочих уполномоченных!.. Посмотрим тогда кто кого?..
Северьянов продвинулся незаметно к садовому мусорному ящику, превращенному в трибуну, и, стоя рядом с оратором, неожиданно для всех бросил в толпу во всю силу своего стального голоса:
— Товарищи! Граждане!! Вы все прекрасно знаете, что чем злость добродушнее и спокойнее, тем острее ее щучьи зубы! А у нашего оратора злость помножена на злость и потому беззуба! Он злится сейчас и врет напропалую, но нам с вами хорошо известно, что есть врали искусные. Таким до поры до времени верят. А меньшевики врали бездарные. Им вряд ли теперь кто поверит, если бы они вдруг сказали даже и правду.
Толпа притихла. Оратор-меньшевик выжидательно молчал и потирал ладонью щеку, которая у него отчаянно дергалась. Неожиданной атакой Северьянов как бы вырвал у него язык.
— Вы, меньшевики, — продолжал уже несколько спокойнее Северьянов, обращаясь к притихшему оратору, — и ваши друзья эсеры обходите правду и совсем запутались. Ваши дутые бюро уполномоченных — сплошная фальшивая стряпня, а не представительство рабочих. Там, где рабочим растолковали правду, там они на своих общезаводских собраниях заклеймили позором и ваши самозваные бюро, и ваших липовых уполномоченных.
Под смех и язвительные шутки толпы меньшевика стащили с трибуны. С горсткой своих единомышленников он шумно покидал митинг, повторяя с оглядкой угрозы о голоде, немцах, о железном кольце блокады, которое скоро-де превратится в петлю для большевиков.
— А скажите, — обратился к Северьянову кто-то от самого края толпы, — это точно проверено, что эсеры и меньшевики вместе с белочехами в Самаре подняли оружие против Советов?
— Совершенно точно, — ответил Северьянов, пристально вглядевшись в лицо человека в широкополой шляпе, который задал ему вопрос.
— Какая мерзость! — сделал тот нетерпеливое движение плечами. — Как после этого можно называться социалистами?
— Вот и у меня тоже второй день гвоздит в голове этот окаянный вопрос, — признался искренне Северьянов, уступая место новому оратору, который также не пожелал влезать на мусорный ящик.
В ответ на какую-то добродушную шутку Ковригина Токарева звонко и громко расхохоталась. Хохот мешал ей говорить. Наконец она, утирая слезы с густых ресниц, вымолвила:
— Как это вы по одному голосу угадали главные внешние приметы этого меньшевика? Я его хорошо знаю: он наш туляк. Вы почти нарисовали его портрет.
— У нас есть точь-в-точь такой же визгун, — сказал, сдержанно улыбаясь, Ковригин. — Уездный лидер наших кадетов. Голос у него, как у этого меньшевика, тоненький, иезуитский. Кадык во время речи прыгает вверх — вниз, вверх — вниз… А что ваш туляк огненно-рыжий и конопатый, мне почему-то просто так показалось.
— Не хитрите, Петр Алексеевич, — возразила, смеясь, Поля, — у вас глаза острые, как буравчики, вы далеко видите.
Новый оратор, поговорив с Северьяновым, махнул рукой и отказался выступать. Председатель объявил митинг закрытым.
Толпа мирно распадалась на группы, из которых каждая объединялась своей собственной темой разговора. Коробов, Поля, Софья Павловна и Мирон Сергеевич попрощались с Ковригиным, Токаревой и Северьяновым и покинули парк, мягко ступая по песку самой большой и всегда самой шумной площади Девичьего поля. Ковригин тоже ушел, под предлогом розыска исчезнувших Борисова и Наковальнина, которые, Северьянов это всегда чувствовал, были ближе друг к другу, чем к нему.