— Остановитесь!
Бритоголовый прекратил работу и с горечью оглядел себя, потом испорченный брусок.
— Что-то плохо у меня получается, Яков Спиридонович! Второй брусок испортил: и в том и в этом неправильное сечение. В торце, который ко мне, — меньше, а который от меня — получается больше. Прямоугольник приложу и там и там — прямой угол.
Сергей Миронович рядом степенно размечал рейсмусом отфугованные бруски.
— Вы нажимаете на фуганок неправильно, — улыбнулся чуть-чуть насмешливо Яков Спиридонович, — надо в начале движения фуганка нажимать левой рукой, а вы нажимаете правой, в конце движения вы нажимаете левой, а надо наоборот.
— Знаю, Яков Спиридонович, знаю, дорогой, помню, как вы объясняли, а вот на деле «внутренние монологи» замучили, делаю сплошной брак. Старая школа! Будь она трижды проклята, приучила меня к «внутренним монологам», к оторванному от дела мышлению.
— Но ведь вы, кажется, математик, а математика тоже приучает мысль к дисциплине.
— То-то горе мое! Не математик я — гуманитар. В моей науке не только мысли, а и слова, куда повернул, туда и побежали. Вообще, Яков Спиридонович, как я вам изволил доложить, болен я самой страшной интеллигентской болезнью. Не умею мысль зажать в кулак или посадить ее на кончики пальцев. Как того требует мой фуганок.
Раздался звонок. Напротив у окна послушно остановился токарный станок. Молодой белокурый учитель стукнул резцом по станине своего станка.
Яков Спиридонович подошел к станку, за которым Шанодин продолжал старательно вытачивать ножку для этажерки.
— Звонок слышали? — сказал он.
— Слышал! — буркнул Шанодин.
— Надо отдыхать!
— Я не умею отдыхать.
— Кто не умеет отдыхать, — строго заметил Яков Спиридонович, — тот не умеет и работать.
Шанодин остановил станок и на мгновение остолбенел. Его поразила категоричность и ясность мысли преподавателя. Он что-то хотел возразить, но Яков Спиридонович, не находя нужным продолжать разговор, медленно пошел дальше. К Шанодину подошел его сосед и, видимо продолжая прерванный между ними разговор, сказал недоброжелательно:
— Ну, для чего вы тянете народ в войну с Германией?
— Для того, чтоб сохранить честь России! — ответил раздраженно Шанодин.
— Хороша честь, когда нечего есть. Глупо вели себя ваши вожди. Ленин в октябре отобрал у вас крестьянство, и поделом! А сейчас отбирает у вас трудовую интеллигенцию, и тоже поделом! Вы непоследовательны, вы соглашатели, вы предатели и глухи к народным чаяниям и интересам. Я не большевик, но скажу прямо: большевики ставят ясные цели — власть без буржуазии, не допустить войны с Германией. И вот это-то и есть самый главный народный интерес и всенародное чаяние. Поймите вы, серые социалисты!
Белокурый учитель вмешался в разговор. Посматривая на Шанодина, который первые дни на курсах распинался за вус, заговорил с ехидством и нараспев:
— Такому умному, такому творчески великому вусу, видите ли, не по пути с Советской властью! И так заманчиво лидерам вуса с высоты вусовских небес лягать презренные Советы… тем более, что этим Советам осталось жить, по их мнению, только две недели. И «грядущему господину» будет весьма приятно, если славный кадетский учительский союз не будет грешен в преступной связи с революцией.
Сергей Миронович выслушал внимательно белокурого учителя и, тихо кивнув в его сторону, сказал своему приятелю:
— Слышите, Николай Максимович, как молодежь аттестует вус. Я уверен, что в деревне вусовцы действуют в полном союзе с деревенскими богачами, то есть саботажничают, а богачи потирают руки и шепчут: «Иди, иди, батюшка-голод!..» Помните, осенью прошлого года на Московском совещании Рябушинский говорил: «Когда костлявая рука голода возьмет за горло рабочих, они сбросят свои Советы». Вот деревенские богачи и действуют по заветам своего пророка: прячут и уничтожают свой хлеб.
— Да, большое горе нависло над Россией, — покачал бритой головой Николай Максимович, — большое. Богачи зовут батюшку-голод, а на Сухаревке издевательски поют: