Борисов тоже с намерением переменить тему разговора сообщил:
— Шанодин вчера в мастерской в первой смене заочно распекал Спиридонову.
— У него ума не отнять, — вставил докторально Наковальнин.
— Это верно, — согласился Северьянов и посмотрел в лицо Токаревой, — только, как говорит Сергей Миронович, если человек в нечестное дело влип, то он всегда в конце концов останется в дураках.
— Сергей Миронович не только по бороде Карл Маркс, — смеясь в лицо Северьянову, сказала Токарева.
Наковальнин взял под руку Полю и, вырывая ее из шеренги, ускорил шаг, Ковригин сложил газету и вместе с Борисовым последовали за ними.
Оставшись один на один с Северьяновым, Токарева глядела ему в лицо, вспоминая что-то, и улыбалась. Северьянов играл фуражкой. Темные глаза девушки, иногда почти пугавшие его своим агатовым блеском, смотрели сейчас невинно.
— Опытные люди говорят, что умные жены скоро перестают улыбаться… — почему-то сказал Северьянов.
Лицо Токаревой омрачилось.
— Потому что умным женам плакать хочется, на некоторых мужей глядючи, — отпарировала она.
— Ты так говоришь, Маруся, будто уже была женой.
Токарева вспыхнула. В глазах ее под тревожно подергивающимися бровями зажглись недобрые огоньки.
Избегая смотреть друг на друга, шли молча.
— Я чувствую, Маруся, — заговорил наконец Северьянов, — здесь в Москве у меня удесятерилось желание все знать, все видеть, словом… хорошеть!
Маруся сдержанно захохотала.
— Хорошеть?.. Хорошеть мужчине неприлично…
— Вот уже больше месяца, — продолжал Северьянов, делая вид, что оговорился, — как мы по двенадцать часов в день слушаем лекции, вечером работаем в мастерской либо присутствуем на собраниях, конференциях… спим…
— Символически, — вставила Токарева.
— Да, символически. И, несмотря на это, с каждым днем я, например, чувствую, как у меня прибавляются силы. Вчера читал беседу Ленина с сотрудником «Известий» по поводу левых эсеров.
— Ты влюблен в Ленина, — опять вставила Токарева, чему-то радуясь про себя.
— Да, как и тысячи, сотни тысяч, кто видел и слышал его, — подтвердил Северьянов. — Нам посчастливилось не из книг, а у самого Ленина учиться откровенно, настойчиво, правдиво, без меньшевистских оговорочек выражать свои мысли. Такого человека нельзя не любить. — Он помолчал. — Словом «хорошеть» я хотел выразить… но раз оно не подходит, шут с ним, с этим дамским словом… А тебе, Маруся, спасибо! И впредь не стесняйся, поправляй меня, только, пожалуйста, наедине, не при людях, хорошо?
— Ох, трудненько вам будет жить с таким самолюбием, — притворно вздохнула Токарева.
— Да, мне с моим самолюбием не легко будет. — Северьянов задумался, потом посмотрел на Токареву и сказал: — Чтобы ты почувствовала, если бы услышала от моих сапог запах чистого дегтя?
Токарева остановилась, пожала плечами, потом с удивлением уставила широко открытые глаза в лицо Северьянову.
— А ты разве свои сапоги мажешь чистым дегтем?
— Иногда. Ведь они у меня простые, солдатские.
— Что бы я почувствовала? — будто спрашивая себя, сказала Токарева. — Я бы вспомнила своего папу. У меня мама терпеть не может дегтярного запаха и вообще запаха охотничьих сапог. А я всегда помогаю папе смазывать их, когда он собирается на охоту. Я очень люблю запах чистого дегтя. — Токарева помолчала, затем, слегка нахмурясь, спросила вполголоса: — Доволен моим ответом?
— Не только доволен, счастлив видеть гимназистку, которая любит запах чистого дегтя.
— Счастлив?
— Да.
— Значит, мама моя права. Она часто говорила мне, что счастье рождают взаимные уступки. Выходит, что во мне как бы воплотилась уступка всех гимназисток твоему вкусу к запахам. — Токарева с загадочным блеском в глазах прищурилась, — а, вообще говоря, я не очень люблю уступать. Уступлю, а потом злюсь и на себя и на того, кому уступила. Мама это знает, и как только я заспорю с братом и стану непримиримой, она непременно вмешается и разведет нас по разным комнатам. Меня, конечно, на кухню, и скажет: «Научись, доченька, уступать. Научишься — будешь счастлива…»
— Значит, ты мне сейчас дегтярные сапоги уступила?
— Уступила.
— И отца — охотника выдумала?
— Выдумала, Степа. Он у меня сроду в руках ружья не держал.
Северьянов сердито потупил взгляд.
— Чего надулся, как индюк? Ведь и ты свои дегтярные сапоги выдумал, — сказала Токарева, и оба звонко и раскатисто засмеялись.
— С тобой, Маруся, не пропадешь!