— Вы, Надежда Константиновна, опять забыли о красоте. А ведь это гвоздь воспитания.
— Я не согласна с вами. Чувство чести, правды, добра и простоты и есть самое прекрасное в человеке — его духовная красота.
— Но красивым, — настаивал на своем Позерн, — может быть человек и не обладающий этими чувствами.
— Нет, человек, лишенный простоты, чувства чести, добра и правды, не может быть красивым.
Позерн, подняв стекла пенсне на Северьянова, спросил:
— Вы согласны с этим?
— Целиком и полностью, — живо ответил Северьянов.
— Вот как? — хитро прищурил глаза Позеры.
— Что ж тут такого? — удивился Северьянов. — Надежда Константиновна защищает интересы рабочих и крестьян; я крестьянин, значит, наши интересы сходятся.
— Слышите, Надежда Константиновна? Оригинальное и чисто математическое умозаключение.
Крупская, смеясь, всматривалась в Позерна.
— Так или иначе, а мы остались в меньшинстве. — Она достала из папки проект обращения Наркомпроса о монументальной пропаганде. — «Хорошим средством пропаганды, — медленно читала Надежда Константиновна, — могут явиться: доски на перекрестках улиц, фронтоны домов с надписями-цитатами, с изречениями великих революционеров, художников слова или народной мудрости в духе тех великих идей и чувств, которые в настоящее время положены в основу социальной культуры нашей освободившейся Родины; короткие яркие и глубокие изречения, способные заставить задуматься прохожего человека и заронить искру светлой мысли и горячего революционного чувства в его душе…» — Она не дочитала. Положив проект на столик, заговорила: — Наша и мировая буржуазия вьет заграничные гнезда для русской контрреволюции. Голод душит наши города. Нечем топить паровозы, и все-таки Владимир Ильич прав. Душу человека нельзя никогда забывать! Завтра же это с Анатолием Васильевичем окончательно отредактируем и — в газету! — Она смолкла и вопросительно поглядела на Северьянова.
Северьянов подошел к ней.
— На политэкономии, Надежда Константиновна, присутствовало сегодня восемьсот семнадцать человек, — положив на столик кучу записок, сказал он и нерешительно добавил, доставая из бокового кармана гимнастерки пасквильный рисунок: — И еще вот эта петрушка.
Крупская, как показалось Северьянову, равнодушно взглянула на рисунок и спокойно перевела слегка улыбающийся взгляд на покрасневшего до ушей Северьянова.
— Вас очень волнует эта карикатура?
— Надежда Константиновна, я бы этому эсеровскому мазиле голову отрубил. Счастье его, что не подписал, подлец!
— А если подписал бы, тем более не отрубили бы, — серьезно возразила Крупская, — спорить, убеждать начали бы.
— Это верно, — согласился Северьянов, теряя выражение напряженности и смущения.
— Стоит ли уделять такое внимание этой пошлости!
— Не стоит, конечно, Надежда Константиновна. Только…
— Что только?
— Удивляюсь я терпению товарища Ленина! — Северьянов подумал и добавил: — Ведь мы и без них знаем, что у нас много трудностей, а они тычут пальцем только в наши трудности и колеблющихся сбивают: с толку.
В комнату вошла толпа курсантов. К столику Крупской подошел друг Шанодина — молодой человек с виду лет двадцати пяти, в форменной зеленой студенческой куртке. Из-под густых прямых бровей его поблескивали черные, холодные, как у Шанодина, глаза. Самого Шанодина с ними не было.
— Надежда Константиновна, — сказал он, видя, что Северьянов и Крупская смолкли, — вы обещали нам переговорить с Владимиром Ильичем по очень волнующему сейчас многих курсантов вопросу, то есть о научном руководстве педпроцессом.
«Об ученых степенях уже волнуется!» — мелькнуло у Северьянова.
— Владимир Ильич, — выговорила четко Крупская, — присоединяется к мнению большинства курсантов, то есть одобряет как подлинно демократическое руководство педпроцессом научные учительские конференции, созываемые через год или через два с целью обмена опытом и его обобщения.
Друг Шанодина в студенческой куртке, глядя мимо Крупской, скрестил на груди руки.
— Но нашим ученым педагогам нужно же прибежище! Если не академию, то хотя бы исследовательский институт.
— Самое лучшее прибежище для ученого педагога — школа, — возразила спокойно Крупская, — а для сравнительного анализа передового опыта и его обобщения — научные конференции наиболее опытных учителей с мест.
Друг Шанодина и его единомышленники ушли, обиженно пофыркивая и пожимая плечами.
В комнату из противоположной двери, быстро срывая шляпу и рассеянно кланяясь, вошел Луначарский. Заметив, что Крупская занята, он подошел к Позерну и поздоровался с ним за руку, близоруко посматривая на Северьянова.