— И поэтому теперь, — подхватила Маруся, — с еще большей удалью с плеча рубить будем.
— Не смейся. Моя нетерпимость порождена моим искренним и горячим убеждением. Я не заношусь о себе слишком высоко и не думаю о себе слишком мало. Но меня всегда коробит и сатанит в их обществе. Люди должны быть братьями, я это прекрасно понимаю. Они не должны оскорблять друг друга — ни даже тенью какого-нибудь внешнего и формального превосходства. Человек не имеет права отделяться от человека и золотой короною, и пурпурной мантией. И если он это делает, он величайший преступник и достоин высшей меры наказания — расстрела.
Токарева посмотрела на Северьянова с задумчиво небрежным любопытством и подумала: «Хоть и силен ты телом и духом, а трудная жизнь у тебя впереди», а вслух сказала:
— Ради бога не руби, Степа, с плеча — ни с правого, ни с левого!
— Не рубить?!. Не выйдет, Маруся. Я с роду рубака. За правду, в которую верю, никому не спущу. Правда — жизнь моя, сила моя, радость моя, орудие мое, а ложь и лицемерие — смертельные враги.
За разговором незаметно подошли к общежитию. У двери в девичью половину Токарева остановилась.
— Ты предчувствуешь свои новые победы и рад, и ничего не видишь сейчас даже вблизи себя!
— Прости, Маруся, но ты ошибаешься. Не мои победы вижу я впереди, а наши победы и твои… теперь. Я всегда думаю: как хорошо, когда мы участвуем в революции и сметаем с лица родной земли мусор, накопленный веками. Сознание, что участвуешь в таком великом деле, наполняет сердце незыблемой постоянной радостью! — Северьянов погладил лоб ладонью, выражая в задумчивом взгляде какую-то новую мысль: — Пойдем сейчас, Маруся, в нашу беседку, а? Посидим, потолкуем.
— Хорошо, пойдем, посидим, потолкуем. Только я на минутку забегу в общежитие. Ты подожди меня здесь, а хочешь — в беседке.
Северьянов остался один. Луна вдруг обдала его жидким серебром. Северьянов поморщился, тревожно спросил себя: «Люблю ли я Марусю? После бездумного запоя нашей первой встречи в беседке я только тем и занимался с ней, что спорил и убеждал, словом, крестил в свою веру и не больше. Ну, а она? А она и со мной и с Шанодиным одинаково играет ресницами, как и Гаевская играла со мной и с Нилом. Только у той больше хитрости и скрытности. Эта откровенней и прямей. Но не всегда, и, кажется, тоже плут-девка. А впрочем, кто их разберет!» — «Такта у тебя нет, Степа, — вдруг с издевкой вмешался незримый его спутник, — ты всегда пасуешь там, где требуются соловьиные рулады. Понять человека, голова садовая, — это стать вполне на его место. А ты знаешь только свое место».
Северьяновым овладело какое-то странное нетерпение. Он прошагал несколько раз взад-вперед по звонкому плиточному тротуару и посмотрел на небо, по которому ползли тучи. Кто-то, проходя мимо, замедлил шаг и пристально вгляделся в его лицо. Северьянову вдруг стало неловко. Он подумал: «Она сказала: «Подожди здесь, а хочешь — в беседке». Значит, задержится. Мне на вокзал к одиннадцати. Пойду в беседку и подожду там».
В памяти встали впечатления от его последних встреч с Токаревой. Невеселые мысли беспорядочно налетали одна на другую. Наконец овладев метельной их сумятицей, он сказал себе: «Так недолго докатиться и до рафинированного размагниченного интеллигента. Ближе к делу, Степан!» — и решил сегодня же выяснить свои отношения с девушкой, которая ему нравится, да, нравится (!), и которая не скрывала своего расположения к нему, хотя и не млела и не выказывала романтического томления, даже при вечерних встречах в поэтических уголках Девичьего поля. С думами о своей личной судьбе он не заметил, как прошагал мимо беседки. И только, увидев перед собой каменную стену и оглядевшись вокруг, понял, что очутился на краю Девичьего поля, у самого монастыря. Добродушно поругивая себя, Северьянов выбрался на центральную дорожку и вскоре нерешительно остановился перед беседкой. «Она поди уже ждет меня и злится!» Вошел тихо, не дыша.
Она сидела на кольцевой скамейке, облокотись рукой о перила и подперев ладонью щеку. Северьянов не мог отвести своего взгляда от темной ее косы, крепко закрученной на затылке, от красивого очертания шеи, плеч, от обворожительного наклона головы…
— Маруся!
Девушка быстро встала, намереваясь, как показалось Северьянову, немедленно покинуть беседку. Он преградил ей путь, взял за руки и крепко сжал их.
— Меня зовут Таисией, — послышался вдруг насмешливый голос.
Если бы на самом бешеном карьере в кавалерийской атаке его конь споткнулся и упал, Северьянов крепче стоял бы на ногах, чем сейчас.