— Если все то, что вы сказали мне, было сказано всерьез, то, попросту говоря, вы действительно хотите осоветиться.
— Да, — тут же подтвердила Куракина. — А как же?
— А вас не пугают вши и голод?
— Нет, не пугают: рядом с этим я вижу высокий моральный подъем народа, энтузиазм и упорство таких, как вы, а это дает силу все перетерпеть. Я, грешная, все-таки люблю русский народ. Я ведь русская. А без своего народа куда мне?
— Интересно, как вы уложите в вашей душе ваше прошлое, настоящее и будущее?
Куракина с минуту молчала и вдруг сама спросила:
— А почему бы вам, Степан Дементьевич, глубже не заинтересоваться этой душой?
— Вы, Таисия Никаноровна, для меня клад за двенадцатью замками.
— Будто вы не мастер взламывать замки?
— Боюсь, что ошибаетесь. Да если бы и мастер, что когда взломаю последний замок и открою дверь вместо клада — злата-серебра — увижу ведьму лютую, которая меня живьем на лопате посадит в печь, потом съест.
— Вот как?! — А я думала, вы в поисках клада такой же храбрый, как и в преследовании князя Серебряного с его бандитской шайкой.
— К сожалению, я плохо вооружен для сражений с ведьмами.
— Жаль, а я все-таки не ведьма. Хотите верьте, хотите нет, а, несмотря ни на что, будущее я вижу светлым. Как загляну далеко-далеко, все, что я вижу там, меня ослепляет и радует.
В парке послышались шаги и мужской голос:
— Я сжег все, чему поклонялся, поклонился всему, что сжигал.
— Не можешь ты, Шанодин, без красивых слов! — возразил женский голос.
«Вот кто ее задержал!» — мелькнуло в голове Северьянова, и он встал. Страшная, черная пустота внутреннего одиночества открылась ему в словах Шанодина, и показалось, что вожак эсеров в эту минуту желал свободы даже от самого себя.
— Не серьезно у вас с Северьяновым… — продолжал заискивающим тоном Шанодин.
— Мы с ним друзья, и мне это дорого.
— Дружба между мужчиной и женщиной первая ступенька любви! — выговорил со сдержанным вздохом Шанодин.
— Дружба — ступенька! Шанодин! Да разве от души такие слова говорят?
— Не от души? А если они от сердца?
— Сердце — не надежная опора.
— Вот как?!
— Вот так. И оставь меня, пожалуйста, в покое, умоляю!
— А если не оставлю?
— Позову милиционера.
— Он там, в беседке, твой милиционер?
— Тебя это не касается.
Куракина заметила тревожное замешательство Северьянова.
— Идемте, — сказала она, — спасать вашу Марусю.
Северьянов нетвердой поступью вышел из беседки следом за Куракиной.
Луна вышла из-за тучи, и в ярком ее свете Куракина на фоне Токаревой предстала перед ним во всей своей ослепительной красоте. Токарева, о которой Северьянов последнее время часто думал, вдруг показалась ему обидно будничной, обыкновенной.
С тревожным удивлением взглянула Маруся на Куракину, потом на него.
— Теперь тебе, Маруся, все ясно? — торжествующе выговорил Шанодин.
— Ясно, — ответила она тихо, сдерживая подступившие слезы.
Шанодин весь, вдруг обновленный, властно взял ее под руку и увлек за собой обратно в глубь парка. Маруся, как лунатик, без всякого сопротивления послушно шла рядом с ним.
Если бы Северьянов мог взглянуть сейчас на себя, ему стало бы ясно, что это он уходит от нее, а она неподвижно стоит на месте. Ему сделалось грустно.
Токарева оглянулась. В темноте белым пятном мелькнуло ее лицо. Северьянов представил и запомнил пристальный, полный презренья взгляд Маруси.
«Хоть бы выругала меня, что ли!.. Или подошла и влепила пощечину. А то подчинилась врагу моему, который начинает гладью, а кончает гадью. Ушла, не сказав ни слова… Ну, и скатертью дорога!» — в жгучей обиде бунтовал мозг Северьянова.
Куракина стояла рядом с насмешливым и печальным выражением лица. Северьянов не чувствовал ее присутствия. Удушающая, язвительная горечь разламывала его: «Нет, Маруся, это не любовь, когда телом вместе, а душой врозь».
Глава IX
Поезд остановился где-то в лесу. По вагонам пронесся клич: «Все на заготовку дров для паровоза!» Красноармейцы выскакивали из своих теплушек, а пассажиры из вагонов. Все таскали на тендер паровоза полугнилую осиновую и реже березовую саженку из заросших бурьяном штабелей, заготовленных неизвестно кем и когда.