Пропахшие воском и ладаном сосновые половые доски говорили о былых устоях сытой жизни, безгрешных и грешных, молодых и пожилых невест Христовых, теперь покорившихся мирской суете, как сорокалетняя монахиня Серафима, которую совсем недавно, весной, умыкнул отсюда Семен Матвеевич.
Утром Северьянов и Борисов, собираясь в отдел народного образования, решили зайти за Сергеевым. Умывшись и приведя себя в порядок, они весело шагали по направлению к гостинице. Утро щедро одаряло их запахами зелени и теплом земли.
Северьянов всматривался в темно-зеленые кроны столетних лип на огромном круглом городище. Ни о чем сейчас не хотелось ему думать. Переполненная душа отдыхала, и казалось, что кто-то любящей рукой перебирал в ней самые лучшие впечатления жизни.
— Эх, Коля! — встрепенулся он как-то весь вдруг. — Перед нами открыли все родники. Пей пригоршнями!
— Ты, конечно, имеешь в виду родники науки? — добродушно-иронически осведомился Борисов.
— Конечно. На курсах мы получаем только зарядку, а как утихомирим буржуев, будем доучиваться.
— А кого ты считаешь буржуями? Шанодин и Овсов, по-твоему, буржуи?
— У Овсова истина пробивает себе путь через желудок, а для Шанодина истинно только то, что позволит ему занять высокое положение в обществе.
— Согласен и потому думаю, что они раньше нас с тобой к родникам науки прильнут. Поэтому поосторожней будь с ними! Осторожность — мать удачи! — Голос Борисова был мягким, приятным и спокойным. — Осторожность вполне приличествует и тебе, Степа, и подходит даже к твоей наружности.
— Шутки в сторону, Николай! Ты зря недооцениваешь наши собственные силы. Полтора месяца назад мы с тобой как следует историю своей матушки-России не знали. А теперь в наши пустые черепа втоптали университетский курс Ключевского и в придачу историю всемирной философии, в основных чертах, понятно. Теперь мы с тобой знаем, что и когда говорили Демокрит, Аристотель, Платон, Бекон, Спиноза, Дидро, Монтескье, И в главных чертах мы с тобой осилили даже Гегеля, Фейербаха, Маркса и Энгельса. И все это облучено у нас с тобой мыслями Ленина, который учит проверять всякую философию и каждое дело пользой революции. — Северьянов прервал речь — он услышал за собой тяжелые шаги и голос Овсова:
— А, вот чем Луначарский ваши умные головы напичкал! А вы знаете, говорят, что он бывший артист Александринки! — Поравнявшись, Овсов улыбался, широко растягивая свои толстые губы.
— Говорят, что Овсов с бандитом Орловым связь имел…
— Кто говорит? — сразу опешил Овсов.
— Такой же болтун, который про Луначарского небылицы распускает.
— Такой ли? — протянул с расстановкой Овсов и, стараясь сгладить впечатление от неудавшейся грубой шутки, сказал совершенно другим тоном: — Значит, от самого Ленина инструкции привез? Теперь тебе уезда мало — губернию подавай! Всю перепашешь, как прошлой осенью и зимой Красноборскую волость.
В ногу с Овсовым шагал знакомый Северьянову и Борисову учитель, с виду лет сорока, с отвислой нижней губой. На нем была, как и на Овсове, офицерская гимнастерка и рейтузы и такая же, как у Овсова, мятая фуражка с пятном от кокарды.
— Товарищ Северьянов, — сказал он, хитро осклабясь и гнусавя, — говорят, на наши уездные курсы ты профессора из Москвы привез.
Неподвижно смотрели на Северьянова глаза со стеклянным блеском. В приподнятом гнусавом тоне чувствовалось застывшее презрение ко всем и ко всему.
Северьянов с подчеркнутой шутливой значительностью ответил:
— Пока привез доцента, профессора привезу попозже, товарищ Гаврилов.
— Вот молодец! А то наши доморощенные лекторы тут до смерти нам надоели. — Гаврилов насмешливым кивком головы указал на Овсова: — Даже вот этот дуб собрался бежать с курсов в свои корытнянские кустарники.
Лицо Овсова являло сейчас воплощение самодовольной лукавой грусти.
— Раз товарищ Северьянов, — пропел он в тоне грубой лести, — привез из Москвы доцента, я назло нашим кадетам остаюсь.
Борисов давно знал отношение Северьянова к Овсову и Гаврилову по стычкам на собраниях учителей, поэтому, осторожно коснувшись руки Северьянова, указал ему на лестницу, спускавшуюся с насыпи мостовой вниз к подножию городища.
— Сюда нам.
Северьянов прекрасно знал, что по улице, к которой спускалась лестница и которая соединяла Заречье с базаром, идти к гостинице было гораздо дальше, но, ничего не возразив другу, пошел за ним вниз по ступенькам лестницы.