— Не знаю.
— А вы говорили?
— Нет.
— Мне очень хочется сказать ей, что она не коммунистка.
— Ради бога, Таня, не делайте этого!
— Почему?
— Я сам скажу ей.
— Михаил Емельянович Демьянов говорил мне, что никаких коммунистов у нас в России нет, что многие по недоразумению только назвали себя коммунистами… Я сказала, что это неправда… Но Хлебникову никто среди учителей не считает коммунисткой. И почему она среди вас?
— Ленин, Таня, — Северьянов смутился и даже покраснел, — Ленин говорит, что мы новое общество строим не руками людей в белых перчатках, а руками людей, искалеченных капитализмом.
— Хлебникова искалечена капитализмом? — сказала Глуховская с какой-то скрытой досадой. У нее разлился румянец по лицу и шее. Прямо, серьезно, испытующе смотрела она сейчас в глаза Северьянову.
— Вот построим, Таня, новое общество, в котором не будет ни бедных, ни богатых. Зло, накопленное веками, обязательно исчезнет! Каждый будет трудиться по способностям, а получать по потребностям. Не будут люди завидовать друг другу и зверством своим не посмеют бахвалиться сильные.
Лицо Тани стало спокойно и весело, только в глазах притаилась тревога.
Северьянов видел, что Таня верила в то, что хоть и нескоро, но все, что сказал он сейчас ей, непременно сбудется и что, когда хорошие, честные коммунисты, а их тысячи, отдадут революции свои пламенные сердца, как это сделал Данко, жар их сердец разольется по всему миру и испепелит зло минувших столетий. А останется по всей земле одно добро.
«Вечевой колокол» в длинной, с музыкальными пальцами ладони Демьянова возвестил о конце перерыва.
Иволгин стоял, как капитан на мостике корабля, и трогал указательным пальцем тонкие колечки своих белесых усов.
Северьянов, Таня и Даша пошли садиться на свои места.
Когда воцарилась наконец тишина, Иволгин почтительно и с достоинством молвил:
— Предоставим заключительное слово нашему уважаемому докладчику.
Северьянов торопливо встал и объявил, что заключать он не будет. Поблагодарив выступавших в прениях, добавил, что имеет конкретные предложения. Первое — одобрить принципы и программу единой трудовой школы; второе — создать комиссию для внесения дополнений и изменений с учетом высказанных здесь замечаний.
— Третье мое предложение я объявлю после голосования первого и второго, — сказал он в заключение.
— Видал, Демьянов?! — прогремел Овсов. — С ним, брат, не доглядишь оком, заплатишь боком.
— С каждым твоим выступлением, Овсов, — бросил эсеру довольно резко Северьянов, — у тебя тупеют зубы.
— Ничего, — огрызнулся Овсов, — и то зубы, что кисель жуют!..
Ипатов, не поднимаясь со своего стула, с сердитой усмешкой ругнул вожака эсеров:
— Кадык у тебя, Овсов, не велик, а реву много!
По залу пробежал веселый шумок. Раздались покашливания в кулак. Миронченко, органически ненавидевший Овсова, с удовольствием потирал свой полированный нос душистым носовым платком. Иволгин, поджав губы, наградил вожака эсеров взглядом великодушного презрения и с ласковой небрежностью обратился к нему:
— Прошу не перебивать оратора! А вас, Степан Дементьевич, прошу продолжать.
Северьянов твердо сказал, обращаясь к залу:
— Я внес предложение и еще раз прошу поставить его на голосование. Вот оно! — и подал Иволгину исписанный листок блокнота.
На губах Северьянова помимо его воли заиграла дерзкая улыбка. Сидевший по правую руку Иволгина Миронченко медленно поднялся, опираясь ладонями о стол, каким-то дребезжащим голосом мрачно и медленно объявил:
— Группа учителей подала в президиум резолюцию раньше северьяновской. Прошу проголосовать ее первой.
Северьянов терпеливо, серьезно и неприязненно выслушал Миронченко и сказал самому себе: «Слово слову у тебя костыль подает».
Иволгин, раскланиваясь и шаркая ногой перед Северьяновым, подтвердил:
— Да-с! Группа учителей действительно подала раньше вас свою резолюцию, вот она! — и поднял со стола исписанный тетрадный листок.
Кровь ударила Северьянову в голову. «Жулики!» — чуть не сорвалось у него с языка, но он только махнул рукой:
— Раз такое дело, голосуйте вашу первой!
Это была вусовская резолюция. За нее — за беспрекословное принятие современной платформы вуса, за автономию школы — подняли руки самые преданные последователи Иволгина и Миронченко, в большинстве своем поповские, кулацкие да купеческие дочки и сынки, которые ненавидели Советскую власть и всех, кто ее поддерживал.
Северьянова удивило и даже порадовало то, что некоторые убеленные сединами вусовцы голосовали против кадетской резолюции. Один из них встал и, правда, не очень храбро объявил: