В чуткой тишине слышались звонкие удары солдатских сапог Северьянова о дощатый тротуар. Таня подумала, потом спросила с небольшой запинкой:
— Какого мнения вы о Демьянове?
— Парень умный и крепко держит в поводьях свои чувства. Они у него, правда, всегда хорошо замундштучены.
— Замундштучены? — повторила Таня с недоумением.
— Замундштучены, — улыбнулся, морщась, Северьянов. — Как это вам объяснить? Мундштук — это такая железная штука, вроде буквы «Н». Одним концом эта штука прикреплена к узде на железных кольцах, а другим — к поводьям.
— Поняла! — звонко засмеялась Глуховская. Смех у нее был звонкий и, как всегда, искренний и чистый.
— Мне представляется, — продолжал Северьянов о Демьянове, — как он думает. — Заметив, что лицо Глуховской стало строгим, еще более внимательным, Северьянов сделал маленькую паузу, собираясь с мыслями и желая выразиться как можно короче и определенней. — Движение его мыслей мне напоминает движение колеса водяной мельницы на речушке, затерявшейся где-нибудь в лесу, в непролазных кустарниках. Колесо вращается медленно, мысли падают в омут, выбитый их же собственным монотонным падением.
— Да, — отрывисто проговорила Глуховская, — в его мыслях никогда не бывает смелых взлетов и поэзии. Вы правы, мысли у него не взлетают, а падают.
— На поэзии не настаиваю, — возразил Северьянов, бросив на Таню короткий пытливый взгляд, и вдруг строго и значительно спросил: — Вам он нравится?
Глуховская будто ожидала этого вопроса. Со смешанным чувством стыда и досады она тихо ответила:
— Нравился. Михаил Емельянович очень начитан, много знает, с ним интересно бывает говорить. Но он смотрит на меня, как на девчонку, свысока.
— Так он смотрит на вас, Таня, потому, что намного выше вас ростом.
Таня покраснела.
— Вы его ненавидите! — В словах Тани прозвучал безнадежный, робкий призыв не давать воли этому чувству.
— Демьянов недостоин ненависти, — ответил Северьянов, — хотя душа у него черная, даже, по-моему, черно-синяя, как его волосы на голове. А впрочем, ну его к богу в рай! Я крепко верю, что…
А вы, Таня, верите в это?
— Верю, — ласково взглянула в лицо Северьянову Таня.
— Одна вера, — задумчиво сказал он, — это очень хорошо!
— А кто автор этих стихов?
— Не помню, — рассеянно ответил Северьянов, — где-то прочитал недавно.
— А вот Демьянов, — робко заметила Таня и отвернулась, — тот бы непременно назвал автора стихотворения, где оно напечатано, и даже какая это по счету строфа в стихотворении. Он всегда делает так, когда говорит о стихах.
— Таня! — будто жалуясь на обидчика, обернулся вдруг к девушке Северьянов. — Критикуйте меня, поправляйте мою речь, слова, но ради бога никогда не сравнивайте меня с Демьяновым! Не знаю почему, но принимаю это как самое жестокое для меня оскорбление.
— Вот удивительно! — быстро глянула в лицо Северьянову Таня. — Позавчера я говорила о вас с Демьяновым и сравнила вас с ним. Он тоже принял это как величайшее оскорбление.
— Ну вот и хорошо! Больше и не сравнивайте нас. Мы с ним несравнимы. — Северьянов помолчал с минуту и неожиданно ожесточился: — Демьяновы считают таких, как я, идиотами, а в лучшем случае чудаками. Третируют нас как недоучек. В среде, в которой они любят тереться и которую величают настоящей (а по-нашему буржуазной) интеллигенцией, — в этой среде они рассказывают про нас анекдоты и особенно зло про наши Советы. Они презирают нас. Мы презираем их. Они потому, что мы беспокоим их революцией, которая в прах разбивает их мечты отгородиться от скромных тружеников мундирами. А мы презираем их за холуйское обожествление творцов буржуазной культуры. Моя жизнь неотделима от жизни Советов, а Демьянов ненавидит Советы. Так что, Таня, — у Северьянова появилась веселая усмешка и голос потеплел, — не сравнивайте нас!