— Нечего пузыриться! — перебил опять Иволгина Овсов. — Живи, как живется, глотай кровавые слезы или просто зевай протяжно и с чувством!
Иволгин с каменной выдержкой пропустил мимо ушей и этот наскок Овсова и, как ни в чем не бывало, объявил:
— Терпение и время, как говорил Кутузов, вот наши два богатыря.
Овсов, смело и нагло озираясь, встал и зевнул:
— Бывайте здоровы, господа! Вон Матвей Тимофеевич уже записался в сочувствующие большевикам. А я, — Овсов уставил свои ничего не выражающие сейчас глаза в лицо Иволгину, — меняю местожительство и, мабуть, тоже запишусь в сочувствующие большевикам. — И, громко хлопнув дверью, загрохотал по коридору толстыми подошвами солдатских сапог.
— Между нами говоря, — обратился Миронченко к оставшимся в преподавательской комнате, — Овсов — пошлейшее животное, скотина с мозгами человека, чувственная и отвратительная, а высказал сейчас здравую мысль.
Стекла гедеоновского пенсне хитро заиграли холодными бликами.
— Говорить так — значит утверждать вслед за Овсовым, что желудок находится где-то выше мозга! — И Гедеонов, подняв дугами свои тонкие подвижные брови, скользнул по лицам присутствующих взглядом сожаления и тихо, почти неслышно, покинул вусовских лидеров.
В самом большом классе учительской семинарии учителя-интернационалисты шумно праздновали свою, как они тогда думали, окончательную победу над вусовцами. В классе слышались могучие раскаты здорового смеха.
— …Спит еще деревня, товарищи, — продолжал горячо говорить Ветлицкий, когда воцарилась снова тишина. — В селах, как грибы, растут кооперативы, но почти ничего не слышно про культурно-просветительные общества. Причина — саботаж учительства, нежелание работать в духе времени. Таких идиотских фактов, как этот, что я только что вам рассказал, очень много на селе. Мы, левое учительство, стоящее на платформе признания Советской власти, пойдем теперь организованно в решительное наступление на дикость и косность. Повсеместно организуем воскресные школы для взрослого населения, библиотеки, хоровые и драматические кружки. Будем повседневно помогать партийным ячейкам и Советам вести борьбу с голодом, с кулацким саботажем. Контрреволюционной агитации кулачества противопоставим наш широкий сплоченный фронт культурно-просветительной работы. На кулацкую агитацию ответим нашей мощной контрагитацией. Будем разъяснять населению, что не Советская власть виновата в недостатке хлеба, а четырехлетняя война, буржуазия и кулачество, которые наживались на войне и которые теперь прячут хлеб.
Северьянов сидел за одной партой с Ипатовым. Его радовало жадное и серьезное внимание товарищей, с каким они слушали Ветлицкого.
Через узкий проход за такой же двухместной партой сидели Даша Ковригина и Таня Глуховская. Их лица ярче всех выражали сейчас общее настроение.
— Я, товарищи, сказал все! — объявил вдруг Ветлицкий. — Кончу тем, чем начал: проявляйте максимум вашей личной инициативы и заинтересованности. Без горячего личного интереса всякое дело — наказание, ниспосланное свыше.
Северьянов вспомнил, как он чувствовал себя в скопище кадетов и эсеров, как ему было душно и пустынно среди их множества. А здесь ему хотелось сейчас мечтать вслух. Он попросил слова у председательствующего Жарынина.
— Семен Петрович полно изложил программу наших первоочередных задач. Вусовцы безоговорочно капитулировали и приняли все наши условия. Они подпишут сегодня составленное нами письмо всем вусовцам-саботажникам. Сейчас мы, товарищи, пойдем все обедать. После обеда прошу не расходиться, доцент Сергеев проведет с нами показательную экскурсию на шпагатную фабрику.
За своей партой быстро поднялась Даша Ковригина и замахала над головой афишей.
— Товарищи! Напоминаю еще раз: наш вечер самодеятельности начнется ровно в восемь часов. Прошу не опаздывать!
— Ни в коем случае! — выкрикнул пожилой учитель, подбивая черные пушистые усы длинными худыми пальцами, прокопченными дымом махорки.
Северьянов и Глуховская под шум голосов и веселое оживление незаметно вышли на улицу. Отношения их за последние дни не только наладились, но и стали еще теплее.
— Ты не сердишься на меня, — заговорила тихо и медленно взволнованным голосом Таня, — что вчера я с последней лекции ушла с Демьяновым? — Таня держалась просто и уверенно.
— По-пустому я не люблю сердиться, — промолвил Северьянов с достоинством. — Но, говоря всю правду, мне не нравится твое общение с ним. — Северьянов опустил глаза и тихо добавил: — Особенно по вечерам.