Профессор Корнилов был не только прекрасным ученым-психологом, но и психологом-практиком. Он читал мысли своих слушателей по выражению их лиц.
— Такой подход, — ответил он, как бы поддерживая вызов Наковальнина, — не педагогичен. Товарищам, страдающим недугом недифференцированного подхода, я напомню древнее изречение» которое гласит, что моряк, если он ставит одни и те же паруса, невзирая на перемены ветра, никогда не достигнет своей гавани… Пятый вопрос: «Что важнее для умственного развития: общение с людьми или уединение?» Отвечаю — Мудрость достигается и общением и уединением».
В шестой записке кто-то допытывался: «Почему при капитализме принципы великих педагогов — Пестолотццы, Яна Амоса Каменского и наших, Пирогова и Ушинского — слабо внедрялись в педагогической практике?»
Корнилов уставил свои строгие сейчас глаза в лицо Шанодину.
— В буржуазном обществе, — ответил он, — жизнь представляет собой не картину взаимной помощи, а арену вражды. Поэтому уделом большинства людей в нем всегда было коснеть в смрадном невежестве.
— Как вы, Константин Николаевич, относитесь к увлечению чтением книг? — спросила, встав, как ученица за партой, Токарева.
Порядком уставший профессор отозвался и на этот вопрос.
— Если не пережевать и не переварить хорошенько прочитанного, оно не даст ни силы, ни питания уму. Надо чаще размышлять о том, что у вас есть в вашей маленькой избранной библиотечке. Не забывайте возвращаться к книгам ранее прочитанным… Но главный источник мысли — это окружающая нас жизнь. Спугнуть собственную не окрепшую еще мысль ради книги — это значит совершить преступление.
Встала Блестинова.
— Что нужно для прочного счастья? — услышали все ее вкрадчивый, ласковый голос.
Корнилов с насмешливой ухмылкой пожал плечами:
— Ваш вопрос, конечно, тоже можно включить в курс нашего предмета. По-моему, для того чтобы реакции человека на внешний мир вызывали и поддерживали у него то чувство, которое принято называть счастьем, нужны определенные условия. Несомненное условие счастья — есть труд, любимый и свободный. Особенно физический труд, который дает хороший аппетит и крепкий, успокаивающий сон. Без этого я лично не мыслю счастья.
Профессор заговорил о чем-то со своим ассистентом.
Блестинова осталась недовольна его ответом, но вида не подала. Встретив взгляд Северьянова, испугалась его улыбки.
Пользуясь минутой передышки, Поля обратилась к Северьянову:
— После твоей поездки на родину, Степа, я стала часто замечать на твоем лице… Маруся сейчас сказала, что ты встретил на ваших уездных учительских курсах одну девушку и полюбил ее. Это правда?
— Кажется, правда, Поля. — Северьянов пристально и внимательно посмотрел в лицо Токаревой.
Глаза Поли заблестели, щеки покрылись румянцем, она улыбнулась.
— Хотела бы я увидеть, какая она.
— Она несколько напоминает тебя, Поля. Тоже блондинка. Глаза у тебя голубые, а у нее зеленые. Ты остролицая, черты лица у тебя определенные, правильные. У нее лицо чуть-чуть скуластенькое с тонкими расплывчатыми чертами. Выражение лица, как и глаз, часто меняется, в зависимости от настроения, но всегда оно как будто светится.
— Вот так похожа! — перебила его Поля и вся вдруг вспыхнула и еще больше покраснела.
Маруся Токарева, прислушиваясь к их разговору, пыталась держать себя гордо и холодно.
Лабораторию экспериментальной психологии курсанты покидали в шумных спорах. Слова «идеализм» и «материализм», казалось Северьянову, звенели над головами спорщиков, как клинки в сабельном бою…
Северьянов и Токарева шли в летний театр доставать билеты по записке Луначарского. Токарева напросилась сама.
— Каким я лаптем был в своей Пустой Копани! — признавался дорогой Токаревой Северьянов.
Рассказывая о своем житье-бытье в Пустой Копани, Северьянов любовался залитой солнцем дорожкой парка. Облака спокойно плыли в невысокой голубой полоске неба. Воздух был теплый, светлый, спокойный. Рядом, за деревьями, по улице шла группа красногвардейцев. Над их головами нестройно колыхались штыки.
— Знаешь, Маруся! — мечтательно сказал вдруг Северьянов. В такую погоду хорошо пахать, сеять, косить, убирать сено! Ну, и… убеждать какого-нибудь хлюпика не разводить психологию! — И вдруг оборвал: — Нет, ты не в настроении сегодня и не поймешь.
— Начал — говори! — Токарева взяла его под руку. Ей хотелось сейчас спорить с ним, возражать.
— Здесь, на курсах, — простодушно и взволнованно начал Северьянов, — я уйму книг перечитал, тысячи страниц. Твой вопрос профессору это камень в мой огород, конечно? Да?