Когда утихли возгласы, Северьянов продолжал:
— В Совет крестьянских депутатов надо выбрать таких товарищей, которых никакими пряниками не перетянут на свою сторону ни князь Куракин, ни кулачье вроде братьев Орловых, то есть людей твердых и верных, неподкупных и смелых, и чтоб они умели правильно разъяснять нашу рабоче-крестьянскую политику! — Северьянов привел известные почти всем собравшимся примеры пресмыкательства красноборских членов управы перед Орловыми и князем Куракиным. Дальше его речь походила скорее на оживленный крепкими, выразительными словечками диалог между ним и толпой.
Подавляющее большинство присутствовавших на митинге проголосовало за создание волревкома. Ни один кандидат в члены временного органа революционной власти не получил серьезного отвода. Северьянов спрыгнул с широкого днища ступы и, чтобы размять онемевшие члены, стал похаживать взад-вперед перед столом президиума.
Против ожидания организаторов митинга, здание волостного земства намного раньше до объявленного Орловым срока выплеснуло разгоряченных, красных и потных бородачей земцев. В этот момент как раз и из церкви повалил народ под трезвон колоколов, возвещавших об окончании церковной службы. На площади все усиливался многоголосый говор и шум. Когда Стругов предложил задавать оратору вопросы, на Северьянова, остановившегося возле ступы, начал напирать земец — рослый, с огненно-рыжими волосами на голове и в бороде, в армяке нараспашку, под которым был аккуратно, на все пуговицы, застегнут и подпоясан широким офицерским ремнем новенький бобриковой пиджак.
— Не своим товаром стал ты торговать, молодой человек! — погрозил рыжеволосый овчинно-белой шапкой.
— По себе судите, — спокойно оглядел Северьянов земца.
В толпе кого-то взорвало:
— Дай ему, товарищ Северьянов, пороху понюхать!
— Заткни ему, Силантий, рот рукавицей!
Рыжеволосый земец окинул хищным взглядом умолкшую толпу:
— Чужих коз собрались считать?!
— Миллян! Не хами! — поднялся Силантий за столом. — Из щеп похлебки не сваришь.
Это был старший брат поручика Орлова. Не удостоив вниманием реплику, он обратился снова к Северьянову:
— Товарищ оратор, прошу сперва на мой вопрос ответ дать! Ежели я, к примеру, имею восемь лошадей, — он покосил хитрые, скользящие глаза на Силантия, который с язвительным прищуром царапал его лицо медвежьими глазками, — имею также 50 десятин земли, то есть хутор, двух батрачек…
— …которые у тебя больше месяца не живут, — вставил Силантий.
— Он даже Марюху Горюнову заездил, — хохоча, вставил Василь. — Не девка — конь, а и та удрала.
— Известный снохач! Ему невесток мало.
Орлов ворочал огромными желтыми белками в сторону стоявшего в нетерпеливом ожидании Стругова.
— Председатель, веди собрание! По какому праву оратору рот затыкают?
— По такому, по какому ты не попросил у меня слова! — ответил спокойно Стругов, не спуская с Орлова своих серых немигающих глаз, полных открытой лютой, но сдерживаемой ненависти.
— Могу я быть депутатом Совета? — обратился Орлов снова к Северьянову.
— Если выберут…
— Попробуй такого бугая не выбери! — не дал договорить Северьянову Василь. — Крыши со всех бань раскидает.
«А действительно, — подумал Северьянов, — что как в деревнях таких вот «орлов» выберут в волостной Совет?»
Кто-то, будто вторя его мыслям, выкрикнул:
— Этот любую деревню под себя подомнет.
Орлов с притворным почтением поклонился Северьянову:
— Вашим большевистским ответом я вполне довольный. Спасибо за внимание к мужику! — Орлов надел шапку и прошагал, как победитель, в круг уполномоченных волземства, столпившихся с правой стороны президиума. Проходя мимо Маркова, бросил:
— Ты, Силантий, лаять лай, да почаще хвостом виляй!
— Не злобствуй, Миллян, все равно толокном Волги не замесишь.
По ступенькам крыльца, нарочито не торопясь, спускались поручик Орлов, средний из братьев, и Нил.
За ними, печально опустив голову, шел Володя — сын красноборского священника. На нем была солдатская шинель с погонами вольноопределяющегося. По выправке, по движениям и по тому, как поручик Орлов держал свой острый подбородок, видно было, что сознание собственного достоинства у него давно переросло в сознание собственного превосходства, что он себя давно и решительно причислил к высшему кругу российской интеллигенции. Но как он ни пыжился, а печать какой-то приниженности и хронического испуга на красивом, с болезненным румянцем лице выдавала сейчас его духовное убожество.