— Не хочу!..
— Трудно поверить.
— Верь не верь, но мне противно это зелье до тошноты.
— Я тоже на самогон глядеть не могу, — шутливо признался Ромась, — тотчас выпью.
— Наливайте сами, братцы! — сказал Кузьма и поставил четверть с самогоном на стол. — Пейте и закусывайте! — И улыбнулся: — Что на столе — то братское, что в закроме — то хозяйское.
Семен Матвеевич приложился первым, за ним — Ромась. Корней дернул ноздрей понюшку табаку с ногтя; ему тоже предложили выпить, но он завертел головой и чуть не просыпал из тавлинки весь табак.
— Прикрой тавлинку — черт влезет! — бросил ему, весело осклабясь, Семен Матвеевич.
— Типун тебе на язык! — перекрестил торопливо табакерку лесник и, закрывая плотнее, хлопнул крышкой. Слепогин Николай рассматривал винтовку, которую он снял с крюка у полога. Кузьма предупредил его:
— Повесь, Коля! Заряжена.
— Откуда она у тебя? Ты же в штабе не получал.
— За три ведра самогона принес один из Корытни. — Кузьма погладил самодовольно лоснящиеся щеки: — Ежели что, за самогон могу целую роту вооружить.
— Не бахвалься, Кузьма! — Ромась наложил шмат ветчины на ломоть хлеба. — В ревкоме уже обсуждали, с кого начинать борьбу с самогонщиками.
— Я для личного потребления, а не для спекуляции.
Слепогин осторожно повесил винтовку на крюк, подошел к столу, налил стакан самогона, выпил и закусил маленьким куском хлеба, обмакнув его в солонку. До ветчины не дотронулся. Равнодушный к политическим разговорам, Корней уставил сонные глаза на Кузьму с выражением не то испуга, не то крайнего удивления. Ромась взял четверть со стола:
— Убьем последнюю муху, друзья!
— Наливай! Сполоснем зубы напоследок, — поддержал Семен Матвеевич. Северьянов вновь отказался от налитого ему стакана. Завтра ему предстояло провести сход по выборам в учредиловку в Березках. Вспомнилось пугливое бегство Гаевской с волостного съезда депутатов. «Говорят, любовь — это счастье. Какое же это счастье, если я чувствую себя, как зараженный сыпным тифом? С тоски стихи сочинять начал… И совсем запутался в любовных делах. Так дальше нельзя! Наташа меня любит и нравится мне… Женюсь на ней, и к черту всех этих интеллигенток несчастных!» — Северьянов чуть не стукнул кулаком по столу, чтоб заглушить боль уязвленного глубокими уколами самолюбия.
— Чего опять закручинился, Степан Дементьевич? — положил ему руку на плечо Кузьма. — Мы тебя никому в обиду не дадим, потому ты себя не жалеешь для нас.
Северьянову хотелось ответить Кузьме чем-нибудь задушевным, умным, но все, что приходило на память, казалось ему недостойным того глубокого сочувствия и доверия, которые выказывали ему. Он смутился, покраснел и еще ниже опустил голову.
— Выпей! — сунул ему стакан Кузьма. — Все пройдет.
Северьянов отстранил стакан. Кузьма жарко дышал ему в ухо:
— Не кручинься! Кручина хоть кого, Степан Дементьевич, иссушит в лучину. Пусть Орлы кричат, ветер все в лес унесет. Маркел — собака, и ничего больше, гнилая солома в омете. Ты плюй на его собачий лай!
Семен Матвеевич на чем свет стоит костил Емельяна Орлова:
— Где эта лиса пройдет, там три года куры не несутся! Сам себе, подлюга, без божбы не верит, а хочет, чтоб ему люди поверили. Барышник, барышник и есть.
Корней добродушно-насмешливо, как трезвый в пьяной компании, со значительным видом зарядил двумя понюшками ноздри:
— Оставь ты, Сеня, Милляна в покое: в нашем лесу и медведь архимандрит. — Поморщился, чихнул и добавил, глядя на своего друга свысока: — Иду вам на уступки, только с одним условием: ежели, в случае, княжеские объездчики найдут ваши пни, то подтвердите, что вы, вооруженные, заставили меня елки метить.
— Черт с тобой! — отмахнулся, занятый сейчас своими думами, Семен Матвеевич. — Подтвердим!
— А с тем, значит, и до свидания! — Корней поднялся. — Мне до хаты далеко.
— Заночуешь у меня! Смотри, какая тьма! Заблудишься.
Корней с особым удовольствием сейчас сознавал свое превосходство над пьяным другом.
— Наш брат лесник найдет келью и под елью. Ну, ежели приглашаешь, то тем более пошли спать: завтра вставать рано.
Последние слова Корнея неожиданно подействовали на всю загулявшую компанию. Все встали, Ромась потянулся, расправил могучие плечи:
— Не гром грянул — бедняк умное слово молвил. Корней Емельянович, ну ты же, как и мы, грешные, голь перекатная…
— Всю жизнь колотится, как козел об ясли! — подхватил Семен Матвеевич, пошатываясь и напяливая облезлый свой треух на лысую голову.