Красноборские большевики в несколько дней взяли на учет имущество всех имений волости, реквизировали продукты, создали отряды местной самообороны из бедноты и батраков, включив их в состав революционного волостного отряда и поручив им охрану имений и конфискованного хлеба. Батракам бывших имений назначен был месячный паек, а деревенской бедноте установили каждому двору в отдельности размер продовольственной помощи до нового урожая.
Все эти и другие дела перебирал в памяти Северьянов, возвращаясь сумерками лесной дорогой из Березок в свою Копань. Он только что провел в Березках собрание батраков и крестьян. Очень много говорилось на этом сходе о судьбе имения. Одни предлагали разделить по живущим душам, другие — по трудовой норме панскую землю между березковскими крестьянами и батраками, третьи нарезать участки желающим выйти из деревни на хутора, а в Березках провести передел надельной крестьянской земли; были и такие, которые требовали организовать в имении коллективное хозяйство. Много пришлось Северьянову потратить сил и слов, чтобы убедить, наконец, березковцев принять последнее предложение.
К Гаевской он не зашел, потому что было поздно, а главное — в последние дни не было у него желания видеть ее. Не просветлялась, а отягчалась душа его от встреч с этой девушкой. Разговоры с ней как-то угнетали сердце, а мозгу не давали пищи. Северьянову хотелось высказать себя любимому человеку, но он сомневался: поймет ли? Может быть, в душе посмеется над самым для него дорогим.
Под ногами хрустел мелкий валежник. В лесу сгущалась темнота. Придавленный грузом дум, Северьянов то и дело сбивался с лесной стежки. Кто-то дружески советовал: «Хватит, Степа, перебесился. Женись на Гаевской, успокоишься!» Налетел на сухой высокий пень. «Тьфу ты, пропасть! Недаром в народе в черта верят. Ведь вот он, нашептывает сейчас мне!» Пахнуло теплым запахом распаренного дерева. Стежка в этом месте проходила почти рядом с лесной парней, где гнул полозья для саней и ободья для колес Кузьма Анохов.
Через полчаса звонкие удары топора вывели Северьянова из суматошного раздумья. Он остановился, осмотрелся, прислушался: удары топора смолкли, зажвыкала тихо и равномерно пила.
— Зря вы эту ячейку создали! — выговорил кто-то незнакомый и осторожный. — Будет она теперь пчелиное жало свое везде совать. Вот, говорят, где нет этих ячеек, там народу сейчас полная воля дана: бери, что хошь, лишь бы рука твоя достала.
— Ты что ж, на смертоубийство нас толкаешь?! — возразил сурово чей-то показавшийся Северьянову знакомым голос. Швыканье пилы затихло.
— А по-моему, чего там левшой сморкаться? — вступил полный бесшабашной удали тоже знакомый голос: — Отрубил, да и в шапку!
Северьянов вспомнил, какой могильной тишиной ответили на сходке березковцы, когда он, разъяснив им Декрет о земле, прочитал в предложенной резолюции: «Имение самочинно не делить, поступить с ним по декрету Советской власти». В памяти встали преданные лица батраков березковского имения, заступивших на ночное дежурство по охране хлебных амбаров, сенных сараев и риги, окруженной ометами пахучей соломы. «Эти не подведут и не предадут!»
У крыльца школы Северьянова ждал Семен Матвеевич. За его спиной трусливо спрятался Корней Аверин. Пустокопаньский Сократ вытащил лесника за рукав из-за своей спины и поставил впереди себя:
— Ты что о мою спину, как свинья о панское крыльцо, чешешься?! — И Северьянову: — Вышел сегодня из лесу на ляды, гляжу — под сосной один дурак козла доит, а другой решето подставляет. На суку золотое паникадило, люстра болтается из княжеских хором. «Что вы делаете?» — кричу. Молчат. А дурацкую работу свою не бросают: роют яму для панского добра. «По чьему приказанию и кому, спрашиваю, могилу копаете?» — «Князь велел!» Отобрал лопаты, заставил подцепить на кол паникадило и — марш за мной! Принесли люстру в школу, в классе повесили. — Семен Матвеевич взглянул сурово на осоловевшего лесника: — Не прикидывайся овцою — волк съест!
В другой бы раз над всей этой историей Северьянов посмеялся, и дело с концом, а сейчас ему всерьез захотелось припугнуть лесника.
— Что ж? Устроим ему военно-революционный суд на Красноборской площади!
Корней снопом повалился Северьянову под ноги. Семен Матвеевич дернул приятеля за ворот сермяги и поставил опять на ноги.
— Смолоду ты кур крал, а теперь руки трясутся! Степан Дементьевич! — старик подмигнул учителю. — На этот раз прошу отдать его на мой суд. А ты ступай ко мне! Я тебя сегодня луком накормлю, в баню свожу, хреном натру, потом квасом напою! — Старик выпроводил своего приятеля, и когда тот скрылся за школьным сараем, сказал Северьянову: — Гнедку овес засыпал, сена целый пехтерь. Под дугой колокольчик. Сто верст нам теперь не дорога. Завтра чуть свет подкатываю к школьному крыльцу.