Северьянов поднялся. Толпа притихла.
— Могу, — и, с трудом сдерживая смех, ответил: — Хомут не наденешь, не повернув его за клешни верхом вниз, от этого супонь, которая продета в нижнюю часть клешни, поднимается вверх.
Салынский выскочил из-за стола и не сошел, а сбежал с подмостков. Лицо его было бледно, рука, теребившая пушистую черную бороду, дрожала. Он не знал, куда девать глаза. Качурин схватил его за обе руки и повел к себе. Овсов долго гремел колоколом. Силантий терпеливо ждал. Когда народ успокоился, он указал на удалявшихся демонстративно с митинга Салынского и Качурина. — Видали, в чьи хоромы пошел предыдущий оратор? А ведь он уму-разуму учит всех эсеров в нашем уезде и большевиков ругает. А большевики к помещикам чай пить не ходят, они установили власть без помещиков и капиталистов, землю и фабрики у них отбирают. Землю передают нам, крестьянам, без всякого выкупа. Потому наша Красноборская волость на повальных деревенских сходах постановила голосовать за большевистский список № 7, а не за гимназистов, которые не знают, на чем свинья хвост носит. К тому и вас призываем!
Выступившему за Силантием эсеру не дали говорить. Овсов долго звенел в колокол, кричал, что надо дать высказаться всем ораторам. Его перебивали: «Долой эсеров!» «Отдай колокол Силантию!» «Голосуй его резолюцию!». Когда толпа стихла, кто-то пожалел председателя:
— Эх, Овсов, Овсов! Велик ты телом, да мал делом!
Толпа долго не унималась. Северьянов поднялся:
— Товарищи! Резолюцию мы зачитаем после! Сейчас от имени всех моих красноборских товарищей прошу дать высказаться всем ораторам!
— Пусть поговорят!
— Нам сегодня не гречку косить: не опсыпится!
— Потерпим малость!
— Только, товарищ Северьянов, — выскочил однорукий солдат-инвалид, — эсеров сокращай: мы довольно наслушались их сладко-мороженых речей. Желаем вас послушать!
Северьянов весело взглянул на президиум.
— Товарищи эсеры учтут эту просьбу!
Овсов, держа колокол на животе, стоял с небрежной неподвижностью и со своего огромного высока озирал толпу. Его выцветшая и помятая офицерская фуражка сбилась набекрень.
— Мне Овсов, — громко выкрикнул солдат-инвалид, — пообещал пособие и тут же забыл. А Федора Клюкодея, который двенадцать лет с волчьим билетом за революцию страдал, до си мурыжит: билет не меняет на пачпорт.
— Он привык нас на первый-второй рассчитывать.
— Граждане, — крикнул, осклабя лицо в улыбку, Овсов. Но посиневшие губы и багрово-красное лицо его говорили, что ему сейчас не до смеха. — Ну, до каких пор можно оскорблять и ругать?! Вчера вы кричали нам, эсерам, «осанна!», а сегодня кричите «распни!»
— Ишь какой Иисус Христос нашелся!
Овсов пустил нахально умные, полные сознания превосходства глаза свои бродить по толпе, потом устремил их на Северьянова.
— Ваши красноборцы рта раскрыть не дают! Мы, эсеры, вынуждены будем покинуть настоящее собрание.
— Сделай одолжение! Мы, корытнянцы, желаем большевиков слушать; у вас, у эсеров, слова дешевы!
— За шапку берется, значит, не скоро уйдет!
— Замолчите! — перебил кричавших Кузьма Анохов. — Выпускай, товарищ Овсов, следующего!
— У меня к Силантию вопрос есть! — выкрикнул вдруг из середины толпы крестьянин в сером новом армяке; он с какой-то разбойничьей удалью в серых глазах перемигнулся с Овсовым и обратился к Силантию:
— Силантий! Мы когда-то с тобой закадычными друзьями считались.
— Был, Петра, такой грех! — перелезая через скамью и кряхтя, отозвался Силантий. Закадычный друг снял свой зеленоватый овчинный треух и почесал пятерней начавшие седеть курчавые густые волосы.
— В большевистскую коммунию пойдешь?
Силантий выпрямился, царапнул бывшего своего друга черными с антрацитовым блеском зрачками.
— А ты понимаешь, что означает коммуния?
— Не юли, Силантий, отвечай прямо: пойдешь в коммунию?
— Мне труд никакой не страшен! — уклончиво возразил Силантий. — Сейчас туда идет моя дочь с зятем.
— Я не о дочери спрашиваю. Ты пойдешь?
— Ежели революция этого требует? Пойду!
Овсов взял слово, передав руководство сходом Северьянову. Вожак местных эсеров говорил горячо, убежденно. На выгодных ему местах обрывал описание живого факта и перескакивал к другому, показывая в нем как раз то, что подтверждала его мысль: разжечь собственнические инстинкты крестьян. Не употребляя против большевиков оскорбительных слов вроде «узурпаторы», «захватчики», он, искусно владея крестьянской логикой, иногда уклонялся от политики, сводил дело к психологии, называл большевиков ребятами с горячими головами. «Гляньте, это ж все почти безусая молодежь!» — кивал он на Ромася, Северьянова и Василя. Порою ему удавалось вызвать даже смех у толпы соленым грубоватым мужицким юмором. Слушали его внимательно, но настороженно.