Ну где, скажите на милость, слыхано, чтобы осла – осла! – звали Куло? Осел и без того – скотина из последних, хуже галисийца, честное слово. Ну, а если его (осла, не галисийца) еще и кличут Задницей!..
Вот и влип. Не осел, конечно. Я влип. Влип, а точнее, застрял аккурат посреди Алькудийских, будь они трижды неладны, полей. Картинка что надо: жарынь, на небе – ни тучки, спрятались поди, на горизонте – три дохлых ветряка, а вокруг – овцы, овцы, овцы, серые такие. И тоже полудохлые от жары. Ну и мы с ослом. Который Куло.
Знал я, знал, что обманет Одноглазый Пепе! Глаз-то один, а как глянет… Я ведь у него честно выиграл, у него «десять» выпало, у меня «одиннадцать». Так он, мерзавец, вначале отыграться хотел. В карты, в «королевство». Ну, я-то в карты не игрок, пусть в них французишки, которые их и выдумали, играют. Кости – другое дело, вот в кости я его и обставил. Честно – на пять серебряных реалов. Ну, а он, Пепе-поганец, как с картами не обломилось, всучил мне осла, вот этого самого Куло. Вместо денег. А мне ехать было самое время, вот я сдуру и согласился, тем более осел вроде как ничего, серый, даже с колокольчиком. Подкованный притом, ровно не осел – мул какой-то.
Ну и влип.
Вначале эта скотина идти не хотела. Ну совсем никак. Ни с вьюком, ни без вьюка. Потом пошла, но не на юг, к Севилье, а на север, не иначе в мою родную Астурию собралась. А когда мы, наконец, как-то поладили – захромала. Подкова, оказывается, у этого Куло на одном гвозде висела.
И вот, пожалуйста: полдень, жара, Алькудийские поля, а впереди – харчевня Молинильо, последнее место во всей северной Андалузии, куда бы мне хотелось заглянуть. Во-первых, винишко там дрянь дрянью. Во-вторых, тамошней ольей[7] только крыс травить, в-третьих…
Ну, да что там! Деваться-то некуда. Только и осталось, что Пепе Одноглазого сердечно помянуть, Задницу этого до ворот дотащить, стреножить, чтобы не похромал, куда не следует…
Уже на крыльце понял – бьют. Да не просто, а от всей души. Визг женский, крики, а перерывах «бух-бух!», «бух-бух!». И громко так! Мне даже показалось, что по железу колотят. Вроде как в кузнице. Взялся я за ручку дверную…
– Сеньоры! Ради Господа, сеньоры! Не трогайте его!
Бу-бух!
Ясно! Лупят, и славно лупят. И вроде как действительно по железу. Но не в кузнице, это уж точно. Душевное это местечко – заведение папаши Молинильо!
А как вошел, как огляделся…
– Не трогайте, не трогайте его!
Его – которого лупят, понятное дело. Длинный такой дядька, худой, поперек пола неметеного разлегся, встать пытается. Да где там! Рядом трое, чернобородые, в шароварах цветных, в платках пестрых…
Бу-бух!
Ах вот оно что! Дядька-то в латах. Вот почему я о кузнице подумал! Как они еще ноги себе не отбили? Башмаки, конечно, тяжелые, и подметки деревянные…
– Не трогайте его, сеньоры! Сеньор, сеньор, заступитесь!
Вот и дама! Да не простая, в дорожной маске[8], плащ не какой-нибудь, генуэзский, сразу видно. Неужели без слуг? Ага, и слуга имеется, вон он, к стеночке прижался, мешать не хочет…
Бу-бух!
Служаночка-козочка тоже подальше отошла, глазенками лупает, а папаша Молинильо, само собой, за стойкой, кружки протирает. И не видит ничего, и не слышит…
– Сеньор, сеньор, ради Девы Святой, вмешайтесь, они же его убьют!
Кажется, это мне. Я даже оглядываться не стал. Хватит с меня и Задницы. Мне бы кружку кислятины здешней пропустить, да Куло подковать…
– Сеньор!!!
– Ладно! – вздохнул я. – Эй, парни, вы там прервитесь, мне пройти надо!
Прервались. Прервались – и плохо так на меня посмотрели.
Они – на меня. Я – на них.
Все ясно, гуртовщики из Месты[9]. И одеты сходно, и плащи-сайяли в углу грудой свалены. Это мне все ясно. А им?
– Тебе что, парень, тоже захотелось?
– Мне? – восхитился я.
Дагу, что у пряжки висит, даже поправлять не стал. Не слепые, заметят. И дагу, и белый платок на голове, и поясок-агухету с бляшками, и серьгу в левом ухе – серебряную.
– А-а, с Берега, что ли? Ну, проходи! Эй, ребята, пошли хлебнем по кружечке!
Заметили! Они, конечно, Места, ну, а мы – Коста[10]. Тоже не сушеные тараканы.
Звякнуло, грюкнуло. Этот дядька, который в латах, отползти пытался. Поглядел я на него…
– А ему нальем?
– Ему? – хором-басом. – Ему?!
Между тем наш латник умудрился перейти на четвереньки. Плохо это у него получалось. В латах оно не очень удобно, к тому же левая рука…
Всмотрелся я, присвистнул, головой покачал.
– Так он же калека! Вы чего, парни, калек бить начали?
– Видел бы ты этого калеку! – возмутился кто-то, но уже тоном пониже. Отходчивые они, здешние гуртовщики.
Пойло оказалось пойлом, олья – ольей, парни из Месты – парнями из Месты. Не лучше и не хуже. Зря о них всякое болтают, будто и разбойники, и грабители. Обычные гуртовщики, спокойные даже – если, конечно, ближе чем на лигу[11] к ним не подходить. Ну, мы-то, ребята с Берега, их не боимся. У нас с Местой вроде как перемирие.
В общем, выпили по пол-асумбре[12], кружками стукнулись ради знакомства.
– Начо Бланко к вашим услугам, сеньоры, – сообщил я. – А назовете Бланкито – в ухо дам![13]
– Это который Бланко? – поинтересовался самый бородатый. – Который от Пабло Калабрийца?
Слышали! Тесен мир!
– Так ведь, Начо, или мы сами не видим? Калека он, понятное дело, мы калек и пальцем не трогаем. Так и сидел бы тихо! Мы, значит, зашли, винца спросили, я козе этой, служанке тутошней, леща дал, как водится, а он…
«Он» – тот самый латник. Меч выхватил, заорал…
– И ведь чего, заорал-то? Уйдите, мол, людоеды, от прекрасной инфанты! Мы-то людоеды? Обидно даже! А инфанта… Тьфу, и сказать стыдно. Ну как такого не отделать?
Защитника прекрасных инфант мы усадили на лавку, вручив кружку все той же кислятины. Я почему-то ждал, что дама, которая в маске, к страдальцу тут же подбежит – платочек к синякам прикладывать. Ан нет, вина заказала (не здешнего – неаполитанского) и в сторону отвернулась. Вроде как не интересно ей стало.
…Неаполитанского! Обидно даже. Сколько по Кастилии[14] нашей да по Арагону ездил, ни разу приличного винца не выпил. Местного, то есть. А все мавры, будь они! Вот и приходится сеньорам важным, у кого золотишко в кошелях позвякивает, неаполитанское пить (нам с Калабрийцем забота!). Говорят, посадили виноградники в Малаге и в Хересе, но когда еще они вырастут! Да и вырастут ли?
Ну, неаполитанское – это для господ. Нам и кислятины хватит.
А между тем сеньоры гуртовщики…
– Да знаю я его, калечного! – это уже другой, тоже бородатый. – Ему башку под Малагой отшибло. Ездит где попало и принцесс с инфантами защищает. А как кто не понравится, словами плохими обзывается. Мол, великан злобный, или как сегодня, людоед. Или там, колдун. Добро бы обзывался, так ведь драться лезет. Железо хватает!
«Железо» – старинный, в пятнах ржавчины меч, мы закинули в угол. Тяжеленный оказался!
Слушать про чудачества этого железнобокого пришлось довольно долго. Мой Куло никак не хотел подковываться, к тому же жара аж через ставни закрытые заползала. Даже здешняя олья показалась мне получше тамошнего пекла. Спешить я особо не спешил, осел мой – тем более, так что можно и в холодке посидеть, про борца с великанами послушать.
5
Хорнада (la jornada) – по-испански означает путь, проходимый в течение дня, и акт в пьесе.
6
Эскудо – золотая монета. В одном эскудо было тринадцать реалов, в одном реале – тридцать четыре мараведи, в одном мараведи – два бланко. Средний ежедневный заработок ремесленника – тридцать мараведи.
8
Дорожная маска – суконная маска с отверстиями для глаз, служившая для защиты от холода и пыли во время путешествия. Такие маски носили только знатные лица.
9
Места – сообщество скотоводов Кастилии, фактически – мафия. Имела свои вооруженные отряды.
10
Коста – от слова «берег» (costa – исп.). Сообщество кастильских и арагонских контрабандистов.
14
Кастилия – в описываемое время единой Испании не существовало. Кастилией правила королева Изабелла, которая была замужем за Фердинандом, королем Арагона.