Они с Сигурд весело смеялись, а потом с удовольствием возились под медвежьей шкурой, толкая недовольно ворчащую Сольвейг. Страшненькая была Сигурд, чуть краше трольчихи, но горел в ней огонек, так влекущий Улафа. Рассказы о чудесах юга постепенно проникали в сердце конунга. Он уже всерьез обсуждал с женой те препятствия, которые стоят на их пути. Прижимистость Сигурд позволила конунгу скопить много денег, но поход действительно не стоило предпринимать в одиночку. Когда метель стихла, Улаф велел отправить гонцов к другим конунгам и ярлам с предложением совместного набега.
Но и Сольвейг даром времени не теряла. Собрала она верного человека из рабов, что служил еще ее отцу, владел секретами ядов и был хитер, как сам Локи. Ждать конца зимы Сольвейг не собиралась. Отсыпала щедрой рукой рабу золота и велела любым путем добраться до Исландии и выведать все о сыне Эгиля Лысого, и если там этот выродок, то отправить его и все его потомство к Тору в Валгаллу. Раб поклонился, взял двух коней и исчез. Сольвейг была не сильна в землеведении и ее не заботило - как в сезон штормов и бурь, когда самый опытный моряк сидит дома с собакой и даже драккар не смолит, переберется ее посланец в страну вулканов и тухлых озер.
Тайной поступок Сольвейг для Улафа не стал, но ни слова упрека не сказал он ей. Любил ее, да и имущество свое она переводила, Тор ей судья. Зато хитрый раб наверняка в какой-нибудь таверне пьянствует с девками и придумывает рассказ позанимательней для своей хозяйке. Только вот ничего у тебя не получится, сын блуда, пообещал про себя Волк, и если глуп будешь настолько, что вернешься, правду под огнем говорить придется.
Перед самой весной умерла старая Гуннхольда. Почти всю зиму она не выходила из дома, варила какие-то отвары, но колдовство не смогло затворить ворота, через которые утекала ее жизнь. Квельдвульф навещал старую женщину, приставил к ней девочку пошустрее и щедро отпускал овощи для целебных похлебок. Гуннхольда была до самой кончины в обиде на Улафа, но когда открылись врата в мрачные подземелья, куда Тор, не спрашивая ни о чем, отправляет всех колдунов и колдуний, она плеснула из чашки на пришедшего за ней чудовище и велела позвать конунга. Улаф пришел и, с опаской косясь на жутковатую тень, свисающую над ложем колдуньи, наклонился к ней.
- Пришла пора расставаться, - сказала Гуннхольда неожиданно ясным голосом, в котором не было ни капельки болезни, а только ледяной ветер загробного мира. - Славно я пожила на этом свете, много знала, общалась с богами, уговаривала не вредить их людям, имела много мужчин, но не пустила ни одну невинную душу в этот мир страданий и лжи, - колдунья засмеялась. - Жаль только глупые людишки не всегда слушали моих советов. Так, Волк?
- Так, Гуннхольда, - сказал Улаф.
- Ну что же, ничего уже не исправить и от прошлогоднего снега толку мало. Но хочется мне еще раз помочь тебе, Квельдвульф. Твой пра-пра-прадед оказал мне ценную услугу и взял с меня обещание позаботиться о его потомках. Вот это и будет последним платежом, Улаф. Скоро я уйду и встречусь с теми, кто много знает. Спрашивай меня и я отвечу тебе.
- Как мне найти Улафа, сына Эгиля Лысого, что таит вражду ко мне и вынашивает месть? Как мне обмануть предопределенное богами и спасти жизнь своему сыну? Как мне..., - конунг не успел задать третий вопрос - Гуннхольда была мертва, а тень над нею рассеялась. Колдунья слишком переоценила свои силы и ее замерший рот не произнес ни единого слова. Конунг в ярости разворошил очаг и домик старухи запылал.
Домишко быстро сгорел, не подпалив даже соседние строения, и ветер разметал пепел. Вечное проклятие лежит на тех, кто ходит за край мира и подслушивает богов - нет им покоя в земле и кости их клюют птицы.
Во владении Улафа многие горевали о смерти колдуньи, некому было теперь помочь ни травами, ни советами, но конунг запретил и имя ее упоминать на его земле и велел гнать в шею тех проходимцев, кто возжелает посетить пепелище в надежде отыскать остатки снадобий и волшебных книг. Тем временем с задуманным походом все складывалось удачно.
Многие ярлы пожелали присоединиться к Улафу Квельдвульфу, проплыть через Русь, взглянуть на чудеса Киев-града, Константинополя, повоевать слабые южные народы и сказочно обогатиться. Тинг следовал за тингом, где внимательно выслушивались мнения всех ходивших за моря в греческие земли и служивших при дворе императора. Раздавались голоса против похода, кто-то опасался начала междоусобиц в самой Норвегии, кто-то только женился и боялся оставить молодую жену одну, так как неизвестно чьего наследника она тогда будет носить в своем чреве, другие пересказывали сказки Эйнара Звон Весов о медных болванах и драконах. Дело доходило до драк, но кровопролития удавалось избежать, так как предусмотрительный Улаф собственноручно отнимал у присутствующих на тинге все оружие.
Когда потекли ручьи, все участники окончательно ударили по рукам и договорились встретиться с кораблями и дружинами в Великом фьорде у поселка Анабрекк. Улаф собирался выступить с тридцатью большими кораблями и уговорил отправиться с ним таких могучих воинов как Торфинн, Хельги, Грим, Торарин, Торстейн и многих других. Оружие, кольчуги и шлемы были заказаны у лучших мастеров, и Торфинн, понимавший в этом толк, бил кувалдой по каждому мечу и щиту, проверяя их на прочность.
Сигурд, подменяя умершую Гуннхольду, приготовила целебных мазей и мешки трав, облегчающих страдания раненых и пробуждающих смелость в сердцах даже самых робких. Конунг повелел принести Тору богатую жертву и собственноручно пустил кровь в землю из двух десятков овец. Кто-то поговаривал о человеческом жертвоприношении - Молотобоец любил когда у ног его сбивалось не стадо баранов, в чьем блеянии было так трудно уловить просимое у могучего бога, а говорили с ним человеческим голосом, пусть это и будет какой-нибудь захудалый раб.
И такой раб подвернулся. Во время охоты на свирепого медведя, затравленного собаками, ловчие наткнулись в лесу на некого Гюда - собственность жены Улафа Сольвейг, которого она отправила за вестями в Исландию. Выглядел тот страшно - кашлял кровью, кожа струпьями слезала с тела, один глаз вытек, а пальцы рук торчали в разные стороны, как древесные корни, и так же не шевелились. Раб рычал и плевался, но его скрутили и Улаф повелел развести огонь пожарче, дабы дознаться в каком притоне подхватил Гюда все свои болезни. Пытали его не слишком сильно - один вид пламени прогнал все его рычание и заставил говорить столь удивительные вещи, что безумие раба стало понятно всем.
Раб утверждал, что получив деньги от госпожи отправился с ними не пропивать и не проигрывать в кости, а добрался на собачьих упряжках диких финнов до Хладира, купил место на корабле и пересек пролив Скарнсунд. Через перешеек переехал дальше на север в Наумдаль, откуда, по верным слухам, должен был направиться ирландский кожаный корабль в Исландию. По дороге он осторожно расспрашивал о том человеке, который столь сильно интересовал госпожу и вновь получил самые противоречивые сведения. Такой же как и он раб по прозвищу Темный, кажется из русичей, клялся верным словом, что Улаф давно покоится на дне фьорда Бейтсьор. Был тот раб сам когда-то куплен Улафом, сыном Эгиля, но в схватке с неким Хальвардом хозяин погиб. В какой-то таверне уже в Наумдале подмазанный золотом трактирщик клялся молотом Тора, что этим летом Улаф был жив и здоров и с молодой женой, чье пузо уже не помещалось под платьем, отправлялся в свои исландские владения.
Начавший было колебаться Гюда - ехать или не ехать в Исландию - укрепился во мнении, что ехать нужно обязательно, только вот кожаный корабль, за место в котором он отдал почти все золото, не добрался до острова. Попали они в сильный шторм, на которые столь щедры зимние северные моря, когда даже рыбы всплывали вверх брюхом, а тюлени пытались уцепиться за корабль. Если бы кожаный драккар не был укрыт сверху перепонкой, громадные волны давно залили бы его. Вдобавок к несчастью открылась среди команды легочная болезнь, и многих пришлось выбросить за борт. Все признаки указывали на несчастливый глаз Гюды и только его золотые марки спасли раба от смерти. Но ему придумали кое-что похуже.