Рэй Дуглас Брэдбери
Ole, Ороско! Сикейрос, si!
Сэм Уолтер ворвался в мой кабинет, пристально оглядел все коллекционные постеры на моих стенах и спросил:
— Каких ты знаешь знаменитых мексиканских художников?
— Ривера, — ответил я. — Мартинес-Дельгадо.
— А как насчет этого?
Сэм швырнул мне на стол яркую папку.
— Прочти-ка!
Я прочел то, что было написано большими красными буквами.
— Сикейрос, si, Ороско, ole. — И дальше: — Галерея «Гамбит». Бойл-Хайтc. У них на том берегу что, выставка Ороско-Сикейроса?
— Читай то, что мелким шрифтом, — Сэм ткнул пальцем в брошюру.
— Выставка, посвященная памяти великого художника Себастьяна Родригеса, наследника величайшего искусства Сикейроса и Ороско.
— Беру тебя с собой, — сказал Сэм. — Посмотри на дату.
— Двадцатое апреля. Черт, это ж сегодня, в два. Черт, через час начало! Я не могу...
— Можешь. Ты ведь эксперт по живописи, верно? Это не открытие, а закрытие. Похороны.
— Похороны?!
— Художник, Себастьян Родригес, будет присутствовать, но только мертвый.
— Ты хочешь сказать, что?..
— Это поминки. Там будут его мать с отцом. Придут братья и сестры. Кардинал Махони заскочит.
— Боже правый, неужто он был таким талантливым художником? Какие люди!
— Изначально предполагалось устроить вечеринку, но он упал и расшибся насмерть. И вместо того чтобы все отменить, они притащили туда тело. Так что теперь это будет что-то вроде заупокойной мессы со свечами и хористами в кружевах.
— Боже мой! — произнес я.
— Вот именно, можешь повторить это еще раз.
— Боже мой. Заупокойная месса по неизвестному художнику в третьеразрядной галерее где-то в мексикано-испано-еврейском районе Бойл-Хайтс?
— Листай дальше. Ты увидишь на этих страницах дух Ороско и Сикейроса.
Я перевернул несколько страниц и ахнул:
— Ничего себе!
— Вот именно, — сказал Сэм.
Мчась по автостраде, ведущей к еврейско-испанскому району Бойл-Хайтс, я постоянно твердил себе:
— Этот парень гений! Где ты его откопал?
— В полиции, — ответил Сэм, ведя машину.
— Где?
— У копов. Он нарушил закон. Провел несколько часов в КПЗ.
— Несколько часов? А что он натворил?
— Что-то ужасное. Невероятное. Но не настолько, чтобы засадить его в кутузку. С одной стороны, ужас, с другой — ничего особенного. Посмотри наверх!
Я поднял глаза.
— Видишь этот пролет наверху?
— Мост? Но мы его уже проехали! А что?
— Вот оттуда он и упал.
— Спрыгнул?
— Нет, упал. — Сэм нажал на газ. — Больше ты ничего не заметил?
— Где?
— На том пролете. На мосту.
— А что я должен был заметить? Ты ехал слишком быстро.
— На обратном пути. Увидишь.
— Место, где он погиб?
— Место, где он пережил слой звездный час. А потом погиб.
— Место, где в него вселились духи Ороско и Сикейроса?
— Ты попал в самую точку!
Сэм свернул с автострады.
— Приехали!
Это была не художественная галерея.
Это была церковь.
На всех стенах развешаны яркие картины, каждая из которых была настолько потрясающа в своем радужном великолепии, что казалось, они взвиваются в небо языками пламени. Но они уступали место другому пламени. Две или три сотни свечей горели огромным кольцом вокруг просторной галереи. Они горели так уже несколько часов, и от их пламени веяло таким летним зноем, что вы сразу забывали о том, что только что пришли с апрельского холода.
Сам художник тоже находился там, но был занят своим новым делом: наполнял вечность тишиной.
Он лежал не в тесном гробу, а на облачном возвышении, покрытом белоснежной тканью, которое, казалось, парит вместе с ним среди созвездий огней, всколыхнувшихся от дуновения из боковой двери, в которую только что вошел служитель церкви.
Я сразу узнал его лицо. Карлос Хесус Монтойя, пастырь огромного овечьего стада латиносов, по ту и другую стороны от пересохшего русла обмелевшей реки Лос-Анджелес-Ривер. Священник, поэт, искатель приключений в тропических лесах, разбивший сердца десяти тысяч женщин, герой журнальных заголовков, мистик, а ныне критик в «Арт ньюс квотерли», он стоял, словно капитан на носу утопающего в огне корабля, окидывая взором стены, на которых были развешаны еще никому не известные фантазии Себастьяна Родригеса.
Я взглянул туда, куда смотрел он, и тихо присвистнул.
— Что такое? — шепнул Сэм.
— Эти картины, — сказал я, повышая голос, — вовсе не живопись. Это цветные фотографии!