— Ты хочешь уехать, Пакито? — обратилась она к сыну.
— Да, мама.
— И тебе не жаль бросить меня?
— Конечно, мама, но я вернусь!
— Нет, не вернешься. Твой отец тоже собирался вернуться. Он уехал семь лет назад. Жена без мужа, мать без ребенка, я умру одна, потому что на нас лежит проклятье…
Женщина говорила все более возбужденно, и я начал всерьез опасаться тяжелой сцены. Под конец она принялась кричать во весь голос и я услышал за дверью крадущиеся шаги любопытных.
— Ты неблагодарный, Пакито! Ты позволил этим испанцам околдовать себя! Есть только одно преступление хуже предательства родной земли, сеньор, — это кража ребенка у матери! Прочь! Убирайтесь! Я проклинаю вас всех! Тебя, Пакито, — сына своего отца! И этого матадора, и его жену, и всех, кто зарабатывает убийством животных! И тебя тоже, вестник несчастья! Я проклинаю вас! Вы все погибнете в крови и мучениях! Я проклинаю вас!
Выйдя в холодную мексиканскую ночь, мы оказались среди мужчин и женщин, в чьем тяжелом молчании ощущалась враждебность. Как все цыгане, я суеверен, и проклятье этой матери легло камнем на мое сердце. Именно в ту ночь в моей душе по-настоящему поселилась тревога. С тех пор она не покидает меня, но уже скоро я избавлюсь от нее — как только смерть откроет дверь моей комнаты, вместе с ней придет освобождение.
В следующие три года наша жизнь совершенно переменилась. Консепсьон как будто забыла обо всех своих обычных страхах. Казалось, она живет лишь ради этого ребенка, которого, как она утверждала, послало ей само Небо. Что до меня, то я сомневался, что Небо может одобрить наш поступок с несчастной сеньорой Лакапас. Луис не замечал, что Пакито потихоньку вытесняет его из сердца Консепсьон, которая все больше чувствовала себя матерью и все меньше женой. Зато я это видел отлично. И если бы я поклялся, что не испытывал мучительной ревности, это было бы ложью. На какое-то время присутствие Пакито придало новый блеск Валенсийскому Чаровнику — восхищение «сына», самого страстного из всех почитателей, заставляло держаться на высоте. Но Луис уже почти достиг тридцати пяти лет, и слабые ноги не крепнут с возрастом. Пресса несколько охладела к воспеванию необычайных достоинств Вальдереса. Скольжение вниз шло быстро и необратимо. После катастрофической корриды Витории в августе, на которой Вальдерес скандально искромсал трех животных, критика прямо-таки набросилась на него. Он не слишком жаловался — сам понимал, что слабеет. Через несколько дней после того неудачного выступления мы приехали на бой в Севилью. Как-то, прогуливаясь по Сьерпес[16], Луис взял меня под руку и шепнул:
— Хочу сообщить тебе великую новость, Эстебан…. Я завязываю с этим делом!
— Правда?
— Я поклялся перед образом Макарены. Выступлю по контракту в Линаресе, а потом уедем жить сельскими помещиками.
— Мы?
Он ласково подтолкнул меня в бок.
— Надеюсь, ты не собираешься нас бросить?
— А что я буду делать на вашей асьенде?
— Во-первых, составишь нам компанию, а во-вторых, будешь давать советы Пакито.
— Советы? Насчет чего? Я только и знаю, что быков!
— Вот именно. Я нисколько не сомневаюсь, что, несмотря на все ухищрения Консепсьон, парень вырвется на арену.
Таково же было и мое мнение.
Я уже говорил, что я суеверен, как всякий цыган, и мне очень не нравилось, что Луис задумал завершить свою карьеру на аренах Линареса, где погиб великий Манголето, слава Кордовы.
До самой смерти перед моими глазами будут стоять трагические мгновения той корриды в Линаресе. Довольно посредственно справившись с первым быком, Луис был освистан. Со вторым животным он покончил вполне пристойно, но, едва из кораля вышел третий зверь и остановился на дорожке, публика затихла. Небольшой, нервный и явно очень свирепый бык, на мгновение ослепленный ярким светом, замер, угрожающе выставив рога и высоко подняв голову. Всем стало ясно, что это трудный противник, и страх, всегда дремавший в Луисе, пробудился с новой силой. Стоявший рядом со мной Пакито побледнел. Мы оба догадывались, какая паника охватила Луиса в это самое мгновение. Он был всего в нескольких шагах от нас, за ближайшим бурладеро[17]. Я видел его профиль и струйку пота, стекающую с виска. Если тореро испуган, он всегда обливается потом. Наконец, Рафаэль и Хорхе заставили зверя бежать, чтобы Луис мог сообразить, каким рогом он наносит удар. Я понимал, что Вальдерес оттягивает то время, когда ему придется сменить товарищей. Подавив дрожь, он все же решился и привлек внимание быка к тому уголку, где стояли все мы. Тот смело ринулся в бой. Первая вероника позволяла надеяться, что Валенсийский Чаровник вновь обрел прежнюю воздушную грацию. Увы!.. После пятого пасса он покачнулся, на седьмом дрогнул, и бык поверг его на землю. Нагнув рога, зверь помчался к распростертому тореро, но в тот же миг Пакито, выхватив плащ у кого-то из бандерильеро, перескочил через барьер и кинулся к быку. При виде нового врага зверь изумленно замер, но тут же бросился в бой. Вальдерес заманил быка слишком близко к барьеру, и Пакито не хватало пространства, чтобы успеть увернуться. Должно быть, он просто обезумел. Я выскочил на арену в надежде спасти его, а Хорхе и Рафаэль тем временем уносили Луиса. Но зверь оказался проворнее и пригвоздил Пакито к барьеру, как раз когда тот собирался выскользнуть за бурладеро. Несмотря на истошные вопли толпы, я все же слышал, как рог, пропоров насквозь живот мальчика, вошёл в дерево. Этот звук до сих пор отдается у меня в ушах, и порой я нарочно напиваюсь, лишь бы заглушить его.