В тот же день у нас дома состоялось «всеобщее молчаливое примирение». Инициатором его выступил Олег, не терпевший никаких разладов в семье, тем более долгих. Он предложил на старый Новый год «собраться всем вместе и без всяких выяснений отношений и разборов, кто прав, кто виноват, считать, что все были не правы, но теперь все это в прошлом». Так оно и произошло — все молча помирились и больше к разговорам о новогодних событиях не возвращались.
Больше всего мы с Лизой расстраивались в первые дни января из-за того, что Олег так ждет звонка из театра после ввода 31 декабря и так возмущается, что ему не звонят.
— Ну почему ты так заклинился на этом?!! Ну не звонят — и черт с ними!
— Нет… Нет! Никому не нужен… Никому…
Он страшно это переживал, и мы очень огорчались.
Вообще, какое-то волнение было у него на душе от прихода в Малый театр. Я, например, никак не могла понять, что он задумал. Первое время у меня вообще было впечатление, что у него есть какая-то идея, которая сидит в голове и которую он будет развивать. Но мы так и не поговорили на эту тему. А с тех пор как Олега не стало, я живу с той версией его прихода в этот театр, о которой уже рассказывала.
Рискую быть непонятой многими, но упомяну еще об одном январском событии, не добавившем ничего хорошего к печальному состоянию здоровья Олега.
В пашей совместной квартирной жизни его мама практически никогда не проявляла себя активно в резком и даже грубом плане. Если уж ее «пробирало», она говорила какую-нибудь гадость и уходила в свою комнату. А днем первого января она вспылила (я даже не помню, с чего началось, кажется, с вопроса Олега, куда мы ушли ночью) и, вцепившись в Лизины плечи обеими руками, начала ее буквально «вытрясать» со словами:
— Ты тоже все врешь! Врешь!! Врешь!!!
Олег был в полном шоке. Он молча смотрел на них, вытаращив глаза. И дело не в том, что их надо было разнимать, нет. Просто Лиза отцепилась от нее и ушла — на том дело и кончилось. Олег был потрясен другим: и так столько всего на его голову свалилось за одни сутки, а тут еще собственная матушка выдала ни с того ни с сего такой «номер».
Несколькими неделями раньше, где-то в середине ноября 80-го года дома имел место тоже необычный эпизод. Олег пришел домой крепко пьяный и сразу ко мне на кухню:
— Оля! Я очень хочу есть!!!
Вижу — еще не на бровях, но уже близок к этому состоянию. А у меня только что доварились щи к обеду.
— Ну, садись… Щей вот поешь — тебе это сейчас хорошо.
Он уселся за стол. И в этот момент Павла Петровна пришла из своей комнаты на кухню. Я поставила перед Олегом тарелку со щами, а ложку забыла дать, и он стал лакать из тарелки языком по-собачьи. Я не поняла почему и рассердилась — как тресну кулаком по столу:
— Ешь как следует!!!
И вдруг Павла Петровна бросилась его собой закрывать:
— Сыночек, сыночек!
То есть вот как я его обидела: и кулаком стучу, и ору еще…
Олег посмотрел на нее в упор:
— Иди ты трам-тарарам!
И все произнес открытым текстом. И она быстренько так исчезла, как будто ее и не было. А до меня в это время наконец дошло:
— Я ж тебе ложку не подала! Извини, пожалуйста! Но ты мог бы и иначе дать понять…
Он молча пообедал и молча прошел в свой кабинет.
Первый раз в жизни я видела, чтобы он так обращался с матерью. Ни до, ни после такого никогда не было. Это был первый и последний раз, когда он не сдержался. А она потом вышла на кухню как ни в чем не бывало, как всегда умела это делать.