Я гуляла с Диком и смотрела на звезды. Одна звезда, очень яркая, как-то привлекла мое внимание, и я вдруг спросила громко (рядом был только Дик): «Где ты, на какой звезде, мой Олежечка?»
А ночью я увидела сон: много народу, среди них я услышала голос Олега, он наклонился ко мне, к уху, и сказал: «Я на Орионе». Я проснулась — еще звучал его голос, как эхо.
29 октября 1982 г.
Посмотрела на свою люстру, в которой должны гореть 5 лампочек, а горит всего две.
Олежечка не любил перегоревших лампочек, и сразу их заменял.
А мне вот сейчас все равно, пусть горит хоть одна. Ужасно тяжело жить, когда даже не хочется заменить перегоревшую лампочку, хотя лампочки есть у Олежечки в шкафике. Может быть, еще им и купленные. Хозяйственный был, любил дом и уют.
30 октября 1982 г.
Эту книжечку и еще какие-то хорошенькие канц<елярские> принадлежности подарили Олегу, когда он выступал в «Аэрофлоте» на концерте. Он не успел ничего в ней записать — не дожил…
1 ноября 1982 г.
Какая разнообразная жизнь была при Олеге. Разлуки, когда он и Лиза уезжали, встречи, тревоги, радости, смех, огорчения — и опять радости…
У нас было хорошее трио: главную партию вел Олег, и как было талантливо все, что он делал. Мало кто знал, как талантлив он был у себя дома, и как умел нас приобщить к своему таланту. Разве я могла представить себе Лизу такой хозяйкой, такой аккуратной — с таким изяществом и вкусом она вела дом.
Она была уютной, спокойной, вязала, плела, украшала квартиру. Олег это любил, и он очень любил ее. Но, когда он срывался, особенно первое время, Лиза отходила в сторону, а я, наоборот, подходила к нему… Ах, как жалко было его! Как он менялся, как страшна была эта его болезнь!
И все-таки, все-таки он шел к выздоровлению. Он и дом свой очень полюбил, и стал сам увлеченно работать, и это спасло бы его. Но… здоровье уже было так подорвано, и случайная смерть все разрешила по-своему. Бедный наш мальчик!
2 января 1983 года.
Встречали этот год дома. Вот уже третий год мы встречаем без Алечки. Но 1981-й — мы утром с ним увиделись, и он немножко побыл с нами — до 3.III. А 1982-й и 1983-й — он даже во сне не приснился.
Почему так не подвластны нам наши сны. Это очень большое упущение! Одно дело вспоминать, другое — увидеть; хоть и странно, часто непонятно, но все-таки иногда, редко-редко видим своих дорогих ушедших. Не бывает вечера, чтобы я долго с ним не разговаривала, не вспоминала, а снов не вижу.
Вот смотрю на фотографию Олега каждый вечер, ложась спать. Как мы можем без него жить? Пусть бы страдал, пил, но был!
А вот сегодня весь вечер я с ним. Лизочка уехала за город с Люсей, а я сижу и — редкая возможность — плачу и разговариваю с ним. Смотрю одновременно хоккей, курю его сигарету, смотрю на его кресло, которое теперь занято Диком. За что мне столько смертей? Таких неожиданных, несправедливых.
Как тяжко Лизе. Да, память иногда — тяжелый груз. Особенно страшно вспоминать мертвые лица дорогих людей. Я не видела мертвую Таню, мертвого Диму. Алеша, мама, папа, Олег… С этими воспоминаниями надо бороться.
Однажды Олежечка сидел в кресле — кудрявый, красивый, и я ему сказала, что он похож на Байрона. Он немножко задумался, а потом скорчил такую рожу, не прибегая к пальцам, ничего как будто не делая; это он умел удивительно — владел каждым мускулом своего лица. А как он любил смеяться! До слез!
14 января 1983 г.
Через полтора месяца — 2 года, как нет его с нами. Родненький ты наш! И нет там ничего, ты есть только в памяти людей.
27 января 1983 г.
…эта квартира — наш памятник, наша память об Олежечке, где он все сам придумал, развесил, расставил. Он — здесь, в этой квартире.
10 марта 1983 г.
Смотрю в окно. Вижу только небо и пролетающих птиц. Это если смотреть лежа на диване. По небу плывут облака, и, как всегда, мне видятся лица — иногда лица близких, навсегда ушедших людей.
А в ленинградской квартире вид из окна был совсем другой: у самого дома стоял огромный тополь, и лица людей я видела на его коре. Но там лица не менялись, как на облаках. Там я видела какое-нибудь лицо очень четко и, когда приходила с работы и ложилась отдохнуть на диван, я сразу же находила это лицо. Я бы могла его нарисовать, если бы была художником. Я и сейчас его помню. А квартира наша, когда цвел тополь, была вся в тополином пуху. Многих это раздражало, а мне нравилось. И пока этот легкий пух не соединялся с пылью, я его не трогала.