Сегодня утром, например, она взяла ковшик, в котором был кофе и, прежде чем налить в свою чашку этот живительный напиток, она обильно полила хлеб и булку, стол, табуретку, пол и потом уже попала каким-то чудом в свою чашку.
На все это она сказала добродушно и задумчиво:
— „Дурочка из переулочка“.
А когда я, вытирая пол тряпкой, обратила внимание на какие-то странные, плохо смывающиеся пятна и поделилась с ней своим недоумением по поводу их происхождения, она быстро и весело сказала:
— Так это же грязь! Все правильно!
На этом я ушла на работу, а она должна была сварить кофе своему любимому и подогреть гречневую кашу на пару. Что-то будет?!»
«Как хорошо быть собакой, когда хозяин выводит утром погулять! Дворники — спят! Пенсионеры тоже еще не раскачались — еще кряхтят дома. Никто на нас не орет и не ругает нас „собаками“! А встречи с любимыми! А визг и лай! Что может быть лучше! А помочиться на кустик! И одно непонятно: почему нельзя понюхать потом — вежливо, для знакомства — лужицу от другой собачки? Почему хозяин говорит „фу“! Сам-то целуется с хозяйкой и, кстати сказать, не только с хозяйкой! Я же молчу и виду не показываю! Странный народ — люди! Но хозяин у меня все-таки очень хороший человек, и хозяйка моя — тоже прекрасная женщина, поэтому я их не буду огорчать напрасно и ничего им даже по секрету не пролаю! Пусть себе думают, что они счастливы!
Ну, хватит о человеках! Вон бежит моя любимая беленькая, визжит и лает — сейчас помочимся… и домой!»
«Звонила утром Шкловским. Тихий голос Симы — почти плачущий — испугал меня, и я с замиранием сердца спросила: что случилось?
Оказывается, плохо покрасили переднюю — слишком в коричневый тон вместо бордо! И кабинет Вити покрашен не очень хорошо!
Всего-то! И старый человек, перенесший так много страшного в жизни, до слез этим огорчается!
Давайте стремиться к тому в нашем маленьком государстве, чтобы не огорчаться по пустякам и всякие мелкие неполадки и неприятности встречать с юмором. Ну а большие неполадки… с еще большим юмором!
Таких материалов у меня было несколько, а один из них был очень грустный. Когда Олег «загулял» и мы с Лизой очень беспокоились, я написала ему в нашу газету
Когда в стране несчастье, народы сплачиваются и стойко пытаются пройти вместе сквозь горе и лишения. Но народ должен верить! Без веры народ разбегается кто куда, кто во что горазд — все приходит в упадок, начинаются бунты, перевороты, наступает анархия — мать беспорядка!
Народ нашего маленького-маленького государства обращается к своему правительству с призывом не обижать себя и свой народ! Жизнь главы государства, его здоровье, ум, красота — это благополучие его народа!
Таким образом мы «объяснялись». Помню, например, когда Олег опять же «загулял» и мы его ждали до поздней ночи, я задала ему один-единственный вопрос, когда он наконец пришел:
— А в лифте можно спать?..
На что он утром (опять-таки через газету) ответил:
Вообще, у Олега тоже было несколько очень хороших заметок. К сожалению, они не сохранились. Зарисовок его я не помню совершенно. Помню только, что это не касалось ни нас, никого. Просто какие-то его раздумья, тоже с юмором, и он их прикреплял, но делал это редко. Было несколько его «микроминиатюр» вроде вот такой:
Он написал несколько таких коротеньких, очень симпатичных вещей. И всегда, когда Олег приходил домой, он смотрел: что есть новенького на «газетной стене», на этом листе. И всегда очень хорошо принимал все эти заметки, монтажи и распечатки. Кроме «Открытого письма»: он прочел его и ничего на это не ответил. Он промолчал, потому что ну что ж ему было ответить?.. Заверять он нас ни в чем не мог…
Конечно, больше всего «работала в газете» я. Но и Олег все-таки частенько блистал своим юмором. Однажды я увидела на стене такой «анонс»:
В кинотеатрах:
„Не промахнись, Авдотья“ — совместный русско-саксонский фильм. В основу фильма положен документальный факт об изобретении простой русской женщиной саксонского фарфора.