— Сейчас бы одеколону. Флаконов пять. Или шесть! — сказал он.
— Кружку спирта. Полную. И кусок оленины, — добродушно ответил Салахов.
Бог Огня вдруг улыбнулся острой и ясной улыбкой.
— Я из–за этого спирту себя погубил, — весело сказал он. — Теперь живу на зароке. Третий год уже пошел.
— Лечился?
— Сам. Как баба умерла, так и закончил.
— Запьешь?
— Нет, — все так же звонко сказал Бог Огня. — Надо детей выводить. Двое их у меня. Мишка и Тоська. Из детдома я их уже вывел. Живут у сестры, все деньги ей отправляю, чтобы у них все было, чего раньше из–за моей срамотищи не было.
— Правильно! — одобрил Салахов.
— Теперь надо на дом накопить и жить всем вместе. Пишут: «Папочка, приезжай».
— А ты их сюда вези. Другие живут, почему и твоим не жить? — сказал Салахов.
— Я бы не против. Место тут для детишек неподходящее, — вздохнул Бог Огня. Он огляделся, как бы для утверждения этой мысли. Черные влажные кусты, синий снег клочьями вокруг них и белесая мгла в той стороне, где полагалось быть сопкам. В тучах прорезались багровые полосы заката. Шумела вода.
— Тут место для мужиков. Для сильного организма, — дополнил он.
От сохранивших тепло камней палатка просохла, и они провели ночь в сухом и нежарком тепле. Утром Салахов проснулся в палатке один. Тепло все еще держалось, и Салахов полежал в дремоте. Выйдя из палатки, он увидел ясное небо и Бога Огня у воды. Тот неторопливо мыл пробу, взятую прямо у берега.
— Проснулся я прямо здоровый, — сказал рабочий и радостно передернул в подтверждение плечами. — Решил посмотреть на удачу в лоток.
Над верховьями реки висело солнце, небо было безоблачным, и тундра, и пожелтевший кустарник сверкали радостным желтым цветом, снег исчез.
— Все как на празднике, — перехватив салаховский взгляд, сказал Бог Огня. — Прямо краски не пожалели. Может, правда детишков сюда привезти?
Было в его радостной суетливости нечто такое, что заставило Салахова отвернуться и сказать:
— В этом деле приказа не существует. Ты их заделал, ты и решай.
Бог Огня положил лоток, снял росомашью шапку и вытащил из–за отворота ее кусок лески.
— Красную тряпочку жрет, собака. Гляди! — он преданно глянул на Салахова, метнул леску в воду и тотчас выбросил на песок крупного темноспинного хариуса.
Бог Огня укрепил ноги в не по росту больших сапогах, поддернул телогрейку, сдвинул лохматую шапку и стал челноком таскать хариусов одного за другим. Вскоре весь песок вокруг него был завален упругими отливающими перламутром рыбами.
— Хватит! — сказал Салахов. — Остановись.
— На эту бы реку… да с сетями, да с бочками. И горб гнуть не надо. На материке–то лазишь, лазишь с бреднем, еле на уху наберешь. А если бы эту реку туда. А нашу воронежскую сюда. Все равно тут населения нету, здесь и пустая река сгодится.
— Ты бы там ее за неделю опустошил, — сказал Салахов.
— За неделю? Не–ет! — вздохнул Бог Огня.
— Закрывай санаторий, — распорядился Салахов.
— Может, навялим да с собой унесем? — предложил нерешительно Бог Огня.
— Против жадности слова силы не имеют, — усмехнулся Салахов. — Против нее автоматы нужны. Выздоровел? Точка! Собирай лагерь, вари уху и топаем согласно полученного задания. Вопросы есть?
— Нет вопросов, — вздохнул Бог Огня.
— Действуй! Я вниз по течению схожу с лотком. …Салахов шел очень быстро. Его вдруг поразила мысль, что от добра люди становятся хуже. Свинеют. А когда людям плохо, то они становятся лучше. Пока Бог Огня болел, Салахов очень жалел его. А сегодня он был ему неприятен, даже ненавистен, потому что Салахов вдруг увидел перед собой куркуля. «И я, и я был точно такой же, — думал Салахов. — Был дом, жена, работа. С жиру воровать потянуло. Катинский меня как человека принял. А я…»
Салахов, забыв, что ему надо брать пробу, все шагал и шагал по сухому берегу реки Ватап. Мысль о том, что добро к людям ведет к их же освинению, была ему очень неприятна. Какая–то безысходная мысль. По опыту армии, по опыту тюремной жизни Салахов знал, что излишняя строгость так же озлобляет людей. «Значит, ни добром, ни страхом нас не возьмешь, — думал он. — Но должен быть какой–то подход. Должна же быть открытая дверь…»