Дворец, который утром утопал в тени и казался холодным и неприступным, сейчас весь расцвел под ласковым солнцем, подставив его лучам свое улыбающееся лицо и устремив глаза открытых окон к небу. А на террасе перед ним, в десятках ваз и ящиков, нежились, красуясь на фоне ползущего по стенам плюща, цветы и кусты — самшит и роза, лавр и гортензия, лимон и олеандры, герань и хризантемы.
Я совсем недолго постоял на террасе, такой домашней и уютной, а потом побежал к озеру мимо постепенно редеющих деревьев парка. И через минуту оказался на поляне, широко раскинувшейся на его пологом берегу. Опустившись в траву, я засмотрелся на блестящую под солнцем водную гладь озера — в нескольких сотнях метров напротив был виден высокий берег, весь заросший деревьями и кустарником. Примерно на таком же расстоянии к западу в озеро вливалась речушка, пробившаяся через заросли леса, который взбирался по уходящим вдаль склонам гор. А на востоке озеро петляло среди утопающих за горизонтом невысоких рощ.
Два лебедя застыли в грациозных позах в центре озера, подчеркивая зеркальное спокойствие воды.
Вода влекла меня к себе, в этот полуденный час хотелось окунуться в ее прохладу. Но я пошел назад к домику стариков — и не потому, что боялся спугнуть эту лебединую тишину, просто не терпелось как можно скорее познакомиться с окрестностями дворца. Я и не собирался их беспокоить, поэтому обошел домик и двинулся по тропинке между деревьями парка, который к северо-западу все заметнее переходил в обычный лес. Через пару минут я заметил какое-то здание в окружении деревьев — в том же стиле, что и домик стариков, но побольше (потом я узнал, что это была сторожка, за слепыми, в ставнях, окнами которой прятались помещения, когда-то служившие и спальней, и кухней, и столовой, а сейчас использовавшиеся под склад). За ним я увидел еще одно строение за высоким забором из зелени. Подойдя ближе, понял, что там не одна, а сразу несколько построек, разбросанных на обширном скотном дворе — сновали куры, слышалось протяжное мычание коров. Мне еще предстояло хорошенько познакомиться и с этим двором, и с другими обитателями «Оленей» — лошадками Черной и Белой, ослом Марко, собаками Волчок и Лиска и прочими безымянными существами — коровами, поросятами, овцами и козами. Я уж не говорю о представителях животного мира за пределами скотного двора, в лесу — о белках и сернах, медведях и лисах, зайцах и волках, дятлах и голубях, аистах, фазанах и других зоологических персонажах, которые спокойно бродили на просторах своего дикого мира, не омрачаемого присутствием человека. Старики и их домашние питомцы, казалось, слились и смешались с этим миром в спокойном соседстве и взаимном сотрудничестве. Летом и особенно зимой дед Йордан заполнял кормушки в окрестных лесах, а лесные птицы прилетали во двор и вместе с курами и индюшками клевали зерно. Иногда только пес Волчок рычал и тревожно лаял на диких обитателей леса, тайком, под влиянием своих хищнических инстинктов, пробиравшихся на скотный двор.
Минут через десять я вышел из леса на огромную пологую поляну. На ней вразброс стояли ульи. За поляной, с севера, мрачной стеной высился сосновый бор, а далеко-далеко и высоко-высоко отсвечивала мрамором снежная шапка горной вершины.
Тропинка, почти прямая, пересекала лиственный лес, вольно раскинувшийся на западе и снижающийся к югу. Около часа я шел по этой тропе, потом свернул на извилистую дорожку, перебегавшую из солнца в тень южного леса, встречавшего меня с таким гостеприимством, что вечером, вернувшись домой, во дворец, я почти забыл о мире, из которого пришел, и мне казалось, что я бродил по этим лесам всегда.
На обратном пути, снова проходя через душистую поляну с ульями, я услышал в лесу собачий лай, и через мгновенье на меня выбежала огромная овчарка угрожающего вида. Я испугался не на шутку, но собака, приблизившись, вдруг остановилась, перестала лаять и дружески завиляла хвостом, а из леса вышел дед Йордан и помахал мне рукой. Как уж немой старик с расстояния укротил свою собаку, я не знаю, но так мы познакомились и подружились с Волчком. Когда мы все вместе вернулись, баба Ивана уже приготовила ужин. Мы поели без особых разговоров, а потом дед Йордан достал бутылочку ракии[2] и мы выпили понемногу из маленьких, как наперсток, рюмок. Я уходил, когда уже стемнело, а в ночном небе дрожали крупные синевато-серебристые звезды.
Знакомым путем, через дверь под оленьими рогами, которую больше никто никогда не закроет, я вернулся в комнату, и она уже казалась мне своей.
Но мне не сиделось на месте, поэтому, после еще одной, весьма познавательной экскурсии в ванную и в соседнюю комнату (это оказалась спальня, где я нашел два сложенных шезлонга), я вышел на балкон, прихватив один из них.