На поляну вернулись последние из дровоносиц, теперь все девушки нетерпеливо поглядывали на стоявшую парочку.
Полина отодвинула от себя неофитку.
– Я говорила, что в свое время тоже боялась, – донесся едва различимый для моего уха голос. – Я была как ты, одна из всех, потому что другие не такие. И не были, когда пришли к нам.
– Еще одна составляющая? – догадалась Катенька.
– Возможно. Думаю, одна из основных. Ну что, ты готова?
– Не знаю.
– Спасибо за честность, но ждать больше нельзя.
Шесть белых балахонов замкнули кольцо вокруг новенькой. Полина встала в общий круг.
– Руки! – грянул ее приказ.
Катенька вздернула свои, четырнадцать других когтистыми щупальцами потянулись к ней, к ее дрожащему телу. Прикоснулись. Огладили. И не причинили никакого вреда. Фигуры заколыхались, словно подул ветер. Неисчислимые пальцы одновременно взялись за ткань, и жертва Альфалиэлю освободилась от просторного одеяния.
Окружающие фигуры расступились и встали по бокам в две колонны, которые открыли новообращенной путь к реке. Будь я неведомым Альфалиэлем (даже если это не существо, а состояние, нирвана, нечто необъяснимое, но все же реально существующее) – снизошел бы немедленно. Не зря ночные ритуальщицы выбрали именно Катеньку, ох, не зря. Старшая сестрица, что месяц назад во время водных игр трясла переспелыми арбузами, младшей в подметки не годилась. И никто из остальных. Ни грустная пышечка, которая старательно держала голову, чтоб никто не заметил намечавшегося двойного подбородка, ни похожая на необъезженную кобылку крепкая молодка, ни костлявая брюнетка, ни даже сочная Санька, красочно оттопыривавшая филейную часть во избежание провисания пузика…
Наверное, я придираюсь, но все познается в сравнении. Недостатков не видит лишь влюбленный, а таковым я, увы, давненько не являлся. Потому не оценил и продемонстрированных при недавнем прибытии по воде Настениных прелестей, слишком явных и потому чересчур хищных. Вот только Полина…
Да, Полина. Это Катенька несколько лет назад. Сколько ей можно дать: двадцать два? Три? Четыре? Или меньше, а излишняя строгость – от характера?
Но я отвлекся. На роскошной жертве (поскольку – как ее назвать иначе? Не наживкой же) оставалась лишь тонкая ниточка трусиков. Из них ее столь же быстро вынули, как булку из пакета. В двенадцать рук, под надзором распорядительницы, которой, естественно, продолжала быть Полина, Катеньку подняли и понесли вниз по склону. Понесли как величайшую драгоценность. Как нечто, от чего напрямую зависят общие мысли и жизни. И счастье.
Луна и густо высыпавшие звезды отмывали загрязненный чернотой мир до мерцающего синего блеска. Белые пятна жриц и не менее белое (от подсвеченной кожи и невероятного страха) маленькой жертвы спустились к воде. Не останавливаясь, множество ног одновременно ступило в обдавшую ночной прохладой стихию.
Шаг, еще шаг. Полы балахонов намокли. Еще шаг. Еще. Намокло все. Остались только головы и руки. И Катенька.
Руки бережно опустились.
Приглушенно взвизгнувшая жертва булькнула, потом вынырнула. Ноги достали дна, она встала, вероятно – на цыпочки. Иначе глубина не позволяла.
Скрытая по шейку в лунном отражении, Катенька стала еще одним светилом в темноте ночи. При виде сверху та часть, что оказалась ниже ватерлинии – от плеч с разметавшимися по ним прядями – сияла мертвенной белизной. Под толщей воды белели взрывающиеся галактики, в каждой из которых будто зажгли по лампочке. Их свет манил и бил по глазам случайных, гм, зрителей, прибивая к себе, словно гвоздями. О, Альфалиэль, что бы ты из себя ни являл, чем бы ни был, я преклоняюсь перед твоими поклонницами! Найти и сагитировать на непонятную авантюру такое чудо…
Руки Полины возделись, она провозгласила:
– Альфалиэль, всеобъемлющий и вездесущий! Прими дар счастливых сестер твоих! Напейся посвященной тебе кровью новой жизни! Возьми то единственное, чем мы можем одарить бесконечно могущественного! Альфалиэль! Будь с нами в восторге и печали, раздели счастье, помоги в горести! Утешь страждущего, накорми голодного, спаси умирающего! Альфалиэль, родной и непознаваемый, далекий и близкий, всесильный и всевидящий! Альфалиэль, чудесный и невозможный! Мы здесь! Мы – твои сестры, твои жены, твои рабыни…
– Ах, сучки! – раздалось поперек торжественного благолепия.
Воздух взрезал звук, похожий на свист кнута, из леса выскочила цепь парней с хворостинами в руках.
Визг. Вопли. Шум-гам-тарарам.
– Паскуды! Вот вы где!
– Настюха, медь твою через коромысло! Ноги в руки, и ко мне, паршивка! Живо! Оглохла, что ль?
– Аська, шалава!
– Санька, а ну, подь сюды!
– Потаскухи! Ату их!
– Стой, говорю!
– Вот я сейчас тебе по заднице!
– Ку-у-уда?!
– Ааа! Иии! Уууууу!!!
Брызги. Вой. Улюлюканье. Спрыгнувшая к воде погоня осталась с носом – все восемь искательниц ночных приключений вплавь удалялись от берега, в скорости посрамляя мировых чемпионов.
– К лодке скорей! – неслись сверху мужские голоса. – Там перехватим!
Топот. Плеск. Крики, все отдалявшиеся и затихавшие.
Тишина.
Ни жив, ни мертв, я сидел в своих кустах, тупо глядя на машинально выставленный перед собой нож.
Перед глазами вторично прокручивалось увиденное. Я узнал троих из нападавших. Во-первых, там были двое, которые угрохали парня. Во-вторых – Игореха.
Вспомнился странный огонь в его глазах, когда я поведал про полнолуние и выдал место.
Глава 5
Прошел еще месяц, лето заканчивалось. Адвокат передал, что дела идут, но высовываться рано.
– Представляешь, нашли твою малолетку, – при новой встрече передал Игореха последние новости. – Всех знакомых для этого на уши поднял. Какие люди вмешались! Во всех структурах.
Вот тебе и деревенский парень. Водила. Ну-ну.
– Девчонку нашли, но запугана до чертиков. Ни в какие суды не пойдет.
Мы снова сидели у едва тлеющего костерка, я заваривал чай. Пахло зверобоем, август звенел мошкарой и не догадывался, что умирает, хотя все признаки налицо: зелень вокруг постепенно чернела и желтела, земля превратилась в кладбище лесной одежды и при ходьбе потрескивала мумиями листьев. Ночью стало подмораживать.
– Как же нашли-то? – не выдержал я. – Ни описания, ни фоторобота… Сусанна одумалась?
– Куда там… – криво протянул Игореха. – Они с папашей всех собак на тебя повесили. За что было и за что не было. За последнее – особенно. Все записи с камер наблюдений подтертыми оказались – и подъездная, и уличная, и стояночная.
– Тогда как же?
Приятель гордо выпрямился:
– У консьержа еще одна камера имелась. От Задольского и полиции он запись утаил, а от меня не смог.
Я решил не спрашивать, почему. Если консьерж втихую собирал на кого-то компромат или работал на какие-то параллельные структуры… Понятно, что нашелся способ его прищучить. Хорошо бы, не приветом из девяностых.
Я спросил о другом.
– Как девушка у Вадима оказалась?
Игореха хитро заулыбался:
– Сама никогда не сказала бы, но мои парни такие таланты проявили…
– Твои парни?
– Из клуба. Помнишь, я рассказывал, что раньше ногами махал не хуже всяких Джетов Ли и Джеки Чанов. И сейчас по старой памяти иногда захаживаю. Друзей не забываю. И они меня не забывают.
Я не помнил, но промолчал.
– Они эту девку под защиту взяли. В суд она, как твердо сказала, не пойдет, но нам все рассказала.
– И? – не выдержал я.
– Она домой шла, когда к обочине подъехал твой боров на джипе с полной тонировкой. Она – в сторону, а из приотворившейся дверцы джипа кутеночек выскакивает – махонький… Тявкает весело и жалобно. И вдаль несется, прямо к проезжей части. Какое девичье сердце устоит, чтоб не помочь поймать и вернуть хозяину? А тот по кумполу твою девицу, и ходу.
Помолчали. Игореха встал, собираясь уходить. Я тихо выдал:
– Выходит, не зря я его?..