— Сейчас не скажу, потом когда-нибудь.
Ольга не стала ее расспрашивать. В ней поднялось враждебное чувство к Афоне и, когда пошла домой, даже не попрощалась с ней. Она прошла огородом к себе в садик и присела там у столика под сиренью.
День уже кончился. За темной извилиной горной цепи потухала заря, а в чистом беззвездном темнеющем небе повис тонкий, ясный серп луны. Увидев его, Ольга пожалела, что ничего на этот раз не загадала на новолуние. Но все-таки она была рада, что новую луну она увидела не слева и не через плечо сзади, а прямо.
Прошло несколько дней после этого. Тоска и желание увидеть Григория врастали глубже в ее сердце. Проезжая в вагоне с дровами по заводскому двору, она жадно смотрела на кирпичное здание механического цеха, где работал Гальцов. Ей хотелось туда, посмотреть, что он делает, но думалось, что он теперь ее встретит не так тепло и ласково.
И вот однажды она случайно столкнулась с ним лицом к лицу на заводском дворе. Он торопливо шел куда-то с чертежом в руке, свернутым трубкой. Он подошел к ней с приветливой улыбкой. Лицо Ольги вспыхнуло. Она его не видела еще в рабочем костюме. На нем была синяя блуза, пропыленная заводской копотью. Его смуглое лицо с тонким налетом заводской пыли ей показалось еще приятней: оно будто было смуглей, и его открытые глаза ласковей освещали его. На лоб из-под козырька кепи чолкой выбилась непослушная прядка волос.
— Ну, как живем?..— протягивая руку, улыбаясь, спросил он.— Работаешь?
Ольга не знала, что говорить, смущенно улыбнулась и потупилась.
— Где-то не видно. В сад не стала ходить. А прошлый раз была, окликнул и не захотела подойти... Осердилась? Или не видела?
Ольга мгновение колебалась: сказать правду или нет. Поборов смущение, она сказала:
— Нет, видела, Григорий Николаевич.
— Ну, и почему убежала?..
— Так...— уклончиво ответила она.— Ты не обращай внимания на меня.
— Все-таки скажи, почему сбежала, а? — весело спрашивал он.
— Потом скажу...
— Ну, ладно.
— Ты здесь работаешь? — спросила она, указывая на цех.
— Здесь. Приходи ко мне... Сегодня заходи за мной, вместе пойдем домой. Ладно, ну?.. Я тороплюсь. Придешь?
— Приду.
— Ну, так я пошел...— Гальцов сжал ее руку и торопливо зашагал в сторону литейного цеха. По дороге он еще раз оглянулся и улыбнулся.
Эта встреча осветила девушку радостью. На сердце стало легко. Томительным казался остаток этого дня. Стрелки часов будто не двигались.
Когда она вошла в механический цех, то на минуту растерялась в гуле железа, станков. Все двигалось, бешено вращалось. Где-то в отдалении звонко вскрикивала сталь, чакали сотни молотков. В сплетении живой сети ремней вращались шкивы трансмиссий. С грохотом прокатывались мостовые электрические краны; они растаскивали из конца в конец какие-то чугунные тяжелые машинные части. Стройными рядами стояли токарные станки. Возле них ходили люди. Кто-то громко подкашлянул и свистнул. Улыбаясь, на нее смотрел широколицый парень. На голове его была лихо сбекренена черная кепка. Он плутовато ей подмигнул. Его белки глаз и зубы ярко блеснули на потускневшем от пыли лице.
Ольга прошла в глубь цеха, отыскивая взглядом Гальцова. Недалеко крикнули:
— Барышня, посторонись!
Двое рабочих катили пустую вагонетку, а третий сидел на ней. Шлепнув рукавицами по вагонетке, он крикнул:
— Садись, подвезем.
Ольга растерялась. В стремительном круговращении разноголосо перекликался металл. И люди и машины двигались, как один большой механизм, заведенный чьей-то большой рукой. Она даже забыла, что пришла к Гальцову, недвижно стояла у большого долбежного станка и следила, как резец неутомимо откусывал от железа небольшие кусочки.
— Смотришь, золотко мое?..— послышался позади нее знакомый голос.
Она оглянулась. Возле стоял Стафей Ермилыч и улыбался.
— Ишь пришла... посмотреть, как строжет?.. Ну, здравствуй,— Ермилыч протянул ей руку.— А я смотрю точно знакомая.
— Мне бы Гальцова, Григория Николаича?..
— Гальцова, Гришу?.. Пойдем, я тебе его покажу... эвон где.
Они медленно стали пробираться меж слитков, шкивов, шестерней.
— Гриш!.. Григорий! — крикнул Стафей Ермилыч.— Смотри-ка, кто пришел к нам в гости-то!
Гальцов, увидев девушку, радостно улыбнулся. Она боязливо приблизилась к его станку.
— Вот смотри мою работу.
В станке быстро вращался валик. От резца вилась дымящаяся стружка. Гальцов нажал один из рычагов, перекатил плот суппорта и запустил новую стружку.
— А чего это будет?
— Это валик к машине.
— А как ты знаешь, какой он должен быть?..
— А вот такой.— Гальцов развернул на раме станка лист синей бумаги. На чертеже строгими белыми линиями были видны очертания каких-то предметов. Но Ольга ничего в них не понимала.
— Растолкуй ей, Гриша, растолкуй,—говорил Стафей Ермилыч.
— Непонятно? — спросил Гальцов.— Это интересные ребусы. Вот, смотри, какой он будет.— Гальцов концом карандаша провел по линиям.
— А трудно научиться работать на станке?
— Было бы желание и любовь. А если то и другое будет, никакой премудрости...— ответил Гальцов.
Ольга подошла ближе к станку и стала внимательно следить за его работой. От резца тонкой змейкой вилась длинная стружка. Она была то золотисто-оранжевая, то густосиняя и, как живая, спускалась вниз и впивалась концом в ворох таких же стружек, лежащих под рамой станка в железном ящике. Изгибаясь, она обламывалась и падала, а от резца, бойко ввинчиваясь в воздух, шла новая. Ольге захотелось схватить ее, и она протянула руку, но Гальцов быстро задержал ее.
— Обрежешь руку...
Ольга, зачарованная работой станка, спросила:
— А мне можно быть токарем?
— А почему нельзя?
— А у вас есть девушки-токари?..
— Нет...
— Почему?
Гальцов пожал плечами. Ольга окинула взглядом огромный цех. Нигде не было видно у станков женщин. Только по середине ходила пожилая женщина с метелкой. Она была похожа на ее мать. Такое же лицо, тронутое временем, серый платок на голове и грязный холщевый фартук.
— Чего это она тебе тут говорит? — послышался снова ласковый голос Стафея Ермилыча.
— Токарем охота быть ей, Стафей Ермилыч.
— Токарем?..
Ольга слегка покраснела.
Стафей Ермилыч сдвинул на лоб очки и пытливо посмотрел на нее.
— У тебя отец был упрямый в работе, за это упрямство и свалился. С его характером если уродилась, и токарем будешь, если захочешь. Только не бабье дело это, золотко мое.
— Почему?
— Почему? — Стафей Ермилыч лукаво улыбнулся.— В юбке возле станка несподручно. Захватит твою юбку какая-нибудь шестеренка и изжует ее. Они, милая, эти шестеренки, наподобие коровы, любят на своих зубах что-нибудь жевать. Иной раз и не подумаешь, а они цап тебя — и был таков. Вот смотри.— Стафей Ермилыч показал на левой руке пальцы. Их было только четыре. Вместо мизинца торчала розовая култышка. Он присел на чурбак.— Ну-ка сядь со мной рядышком, золотко мое... Посидим-ка рядком, да поговорим ладком.
— А вы где работаете, Стафей Ермилыч?..
— Я-то?.. Эвон мой станок,— он указал на соседний станок с медленно вращающимся патроном,— Там дело идет, контора пишет.
Ольга присела на железный ящик.
— Любопытная ты, девушка... Молодец,— проговорил Стафей Ермилыч.— У любопытных людей ум не дремлет. Почему тебе токарем нельзя быть?Можно. Не всели равно, мужик или женщина. Одинаково — человек. Другая женщина своим умом мужика за пояс заткнет. Только видишь ли, золотко мое, не принято у нас. Дико покажется, вдруг женщина у станка... Всякое ремесло для любого человека доступно, если у него в голове не пусто. Я вот умею точить, а ты нет. Зато ты умеешь рубаху мне сшить или хлеб испечь, щи сварить, а мне в этом деле ни в зуб толкнуть. Правда, оно если поучиться, так и я все это сделать смогу. Да как?.. на смех поднимут у нас. Гляди-ка, скажут, Ермилыч квашню месит. Наш брат по воду с коромыслом не пойдет — зазорно... А вино пить, матюкаться — можно. Потому мы-де мужики. Сама жизнь как-то людей распределила, кого куда нужно, кто где способней. Так уж исстари заведено.