— Ну!.. Не будем об этом говорить. Разве я не вижу... Иди и ни о чем не думай.
К обеду орудийный гул смолк. В городе стало спокойней. Только на окраине города непрерывно трещали пулеметы, а к вечеру и они, удаляясь, стихли.
Стафей Ермилыч, вернувшись вечером, с радостью сообщил:
— Отогнали подлых. А близко были.
В эту ночь Ольга тоже не могла уснуть. Она чутко прислушивалась к каждому шороху. Часто выходила за ворота. Ночь была тихая, ясная, только временами где-то на далекой окраине раздавались одинокие, редкие выстрелы, да кое-где взлаивали собаки, или цокали конские копыта. Но в домах была тишина, не светились в окнах огни.
Прошел еще месяц, полный тревоги. Несколько раз подходил враг к селению, но всякий раз спешно уходил. Каждая наступающая ночь была теперь тревожной, и каждое утро было полно ожиданий неизвестного.
Но вот однажды совсем недалеко от дома Ермолаевых грохнуло орудие. Ольга в эту ночь спала у матери. Дом задрожал, в кухне лопнуло стекло в раме и со звоном вывалилось.
Другое орудие ахнуло подальше. Заговорили пулеметы. Лукерья торопливо крестилась и творила молитвы. В глазах Ольги дрожал испуг. Сердце глухо подсказало, что началось что-то решающее.
Она выглянула за ворота. Улица была пустынна. Вдали виднелось зарево пожара. Лениво поднимались густые черные клубы дыма. Горели дома в той стороне, где стоял дом Сазоновых. Не думая об опасности, Ольга побежала, держась ближе к строениям. Выбежала на пригорок, откуда, как на ладони, был виден завод и площадь близ него. Завод молчал. Трубы не дымили, окна смотрели черными провалами. По площади, поднимая пыль, прошел отряд красногвардейцев и скрылся за перевалом. Недалеко время от времени трещал пулемет. Ольга вывернулась из-за угла и замерла. Вблизи нее, спрятавшись за бугром, возились у пулемета два человека. Молодой — почти еще мальчик — красногвардеец торопливо доставал ленту патронов, а за ручку пулемета держалась женщина. Она была в коричневой куртке, опоясанной широким ремнем. У ремня висела кобура. Из-под фуражки выбились длинные волосы. Временами она оглядывалась назад. Увидев Ольгу, она резко крикнула:
— Ложись!
Пулемет загремел: тра-та-та.
Ольга упала в канаву и поползла по ней. Где-то невдалеке заработал другой пулемет, и над головой завизжали пули.
Сзади кто-кто крикнул:
— Отступай-ай!..
Ольга выглянула из канавы. Сзади вперебежку двигались красногвардейцы. Женщина у пулемета что-то сказала своему товарищу и пустила новую очередь. От тупого ствола пулемета курился дым. Потом она выхватила бомбу и швырнула ее в улицу. Столб черной земли поднялся вдали; выхватила другую и снова швырнула, затем торопливо взяла пулемет и покатила его за угол.
Ольга, не помня себя, выскочила из канавы.
— Хоронись!.. Что тут шляетесь!?. — грозно крикнула ей женщина и быстро пошла по улице.
Ольга сунулась в ворота. Калитка была заперта. Кулаками она начала бить в ворота. Но ей никто не открыл.
Тогда она забежала в нишу каменных ворот. Опустилась на землю и закрыла лицо руками.
ГЛАВА XIII
— Ушли, золотко мое, наши?..
— Да, ушли, тятенька.
— Не горюй! Придут еще.
— Не знаю, тятенька.
— А я знаю, что придут. Думаешь, наше селение забрали, так этим и кончилось все?.. Не-ет. Народ не истребить...
К обеду на соборе ударил колокол. Ему отозвались колокола других церквей, и, сливаясь, звуки поплыли над селением густым тяжелым гулом.
— Как в ночь на пасху зазвонили, — сказал Стафей Ермилыч и тяжело вздохнул.— Радость! То ли не праздник? Эх!..
Ольга вышла на улицу. По дороге стройно проходил отряд солдат. Слышался нерусский говор.
«Чехи!» — подумала Ольга, пытливо рассматривая солдат.
Плечистый высокий солдат отделился от отряда и подошел к Ольге. Худое, изрезанное глубокими морщинами лицо его густо обросло черными иглами волос.
— Пить...— проговорил он.
Ольга вынесла ему большой ковш холодной воды. Солдат с жадностью припал к воде, смотря в ковш. Его большой кадык перекатывался, в горле булькало. Подавая порожний ковш и отпыхиваясь, солдат сказал:
— Благодару... Болшевиков много?
— Не знаю.
Прищурив глаза, солдат спросил:
— А болшевики хороший народ?
Ольга смешалась и, краснея, нетвердо сказала:
— Н-не знаю я...
— И-и!.. Лубишь большевиков... Они жесткий человек. А там... звонят...— Он похлопал Ольгу по плечу и ласково улыбнулся.— Ничего... Все будет хорошо.... Спасибо.
Он торопливо направился вслед за отрядом.
С монастырской колокольни тоже ползли густые удары большого колокола. Ольга пошла в монастырь: ей хотелось узнать, уехала Степанида или нет. К церкви шли люди.
Пестрели наряды: белые шляпки со страусовыми перьями, сюртуки, белые кители, белые и красные рубахи, черные платки старух. Люди, тесня друг друга, протискивались вперед.
Степаниды нигде не было.
Старый незнакомый священник в золоченом дорогом облачении служил торжественно. В его руке серебром позвякивало кадило. Повернувшись к народу, он кадил и, кланяясь, громко произносил, как в пасхальную заутреню.
— Христос воскресе!
B ответ нестройно звучало:
— Воистину воскресе.
Потом подняли золоченые хоругви, и пестрая лавина людей выползла из церкви, растекаясь по ограде. Поп с крестом шел впереди крестного хода, за ним рядами шли монахини, пели пасхальное.
Когда поравнялись с алтарем, позади в народе произошло смятение.
— Держи!.. Держи!.. Большевики!..— закричал кто-то.
По кладбищу бегали люди, кого-то искали, кого-то хлестали, потом человек шесть дюжих мужиков вывели из рощи молодого безусого рабочего. Он шел со связанными руками, бледный, но спокойный. На виске его краснела рана, по щеке тонкой струйкой стекала кровь.
К нему подошел низенький кривоногий мужик в больших сапогах и красной длинной рубахе.
— Сними шапку, сволочь! — крикнул он и ударил рабочего по голове.
Шапка свалилась к ногам.
Поодаль стояли солдаты, окружив кольцом четверых красногвардейцев. Пойманного рабочего втолкнули к ним, раздалась команда, и группа двинулась через рощу к реке.
Под хоругвями пели. Поп с пылающим румянцем на щеках говорил проповедь:
— Братья и сестры!.. Пришел суд божий... Мы дождались защитников веры нашей, православной...
Но его не слушали. Тысячи глаз были обращены к роще, куда увели пленных.
Монахини стройно пели «пасху». Звонкие голоса плыли над головами молящихся.
...И друг друга обы-ымем... рцем, братие! И ненавидящих нас простим...
В это время за рощей у реки грянул ружейный залп, и несколько отсталых выстрелов сухо треснули, как сломанные доски.
Толпа постепенно стала редеть.
Весь этот день колокола глушили людей тяжелым медным ликованием. Только когда на землю спустилась ночь, они замолчали. Молчал и завод.
Жизнь потекла другая. Люди стали бояться друг друга; говорили меж собой со страхом, чуя кругом предательство. Одни жили местью за все то, что принесли большевики: обличали, судили, бросали в тюрьму, мучили, калечили, расстреливали. Другие замкнулись сами в себе. Точно кто-то невидимый схватил за глотку, давнул и лишил способности говорить. И в семье Сазоновых поселилась тревога. У каждого дрожало сердце, особенно вечерами, когда укладывались спать. Оба думали, что вот ночью настойчиво и властно постучат, ворвутся в дом чужие страшные люди, перевернут все вверх дном, изобьют и бросят в тюрьму.
Проходя по улице, Ольга чувствовала, как ее ощупывали чьи-то подозрительные глаза; пусть она и не смотрела на этого человека, но чуяла сердцем взгляд, зажженный злобой и ненавистью, и ожидала, что вот сейчас зловеще прозвучит:
— Вот жена красного.
Раз она пришла домой с базара, бессильно опустилась на стул и вдруг заплакала. К ней озабоченно подошел Стафей Ермилыч.