Миша вспомнил странную многозначительную реплику старпома накануне вечером: о том, что рейс может стать серьёзной проверкой и уроком на всю последующую жизнь. Что он подразумевал — только ли обычные трудности и опасности в море? И почему подчеркнул, что не вправе и даже не хочет удерживать Мишу на судне?..
Два человека с овчаркой на поводке, на которых указывал матрос, вскоре стронулись с места, прошли от носа мимо трапа в сторону кормы, равнодушно поглядывая вверх на Мишу, и скоро скрылись из вида в темноте на соседнем причале. Скорей всего, это была обычная охрана порта.
Существовала ещё одна причина для задержки на судне, о которой следовало, наверное, подумать в первую очередь: деньги. Ведь он взял в обрез, не рассчитывая на обратную дорогу, — наоборот, надеялся хорошо подзаработать в рейсе. Теперь на билет до дому не хватало. Единственный выход — позвонить матери и попросить выслать телеграфом до востребования. А до прихода денег оставаться, конечно, здесь: хотя бы есть койка и кормят. Сколько ещё дней простоит судно в порту? Успеют ли прийти деньги?.. Миша вспомнил, что хотел позвонить маме ещё вчера, порадовать её, что благополучно устроился настоящим матросом и скоро отплывает в тёплые страны. Но вчера на него обрушилось так много неожиданных впечатлений и событий, что в суматохе это намерение как-то вылетело из головы. Мобильник был при нём, можно звонить хоть сейчас, кругом тихо, никто не мешает. Да только мать спит — не будить же? И что он ей скажет? От вчерашней эйфории не осталось и следа. Попросит прислать денег, объявит, что бежит с судна, уходит из училища, сжигает за собой все мосты и едет к ней, чтобы навсегда остаться дома? Бред, бред! Да если бы дома, а то ведь сразу в армию, и она тоже держит эту опасность в голове. Можно вообразить, как подействует на неё такая новость…
Так он всё бродил туда-сюда, как маятник, то сонно замедляя, то ускоряя ход в такт беспокойным размышлениям, пока нечаянно не обратил внимание, что фонари на палубе и на причале сильно потускнели, а на северо-востоке за бесформенными нагромождениями пакгаузов обозначились на зеленоватом фоне неба башенки городских строений. Он спохватился и взглянул на часы: было уже без двадцати шесть! Жабин ничего не сказал по поводу того, на кого оставлять пост, когда идёшь будить. Судя по всему, вахтенного помощника так рано тревожить не полагалось. А что, если он сам проснётся, выйдет на палубу как раз в эту минуту и обнаружит, что возле трапа никого нет? А если, не дай бог, выглянет старпом, а то и капитан?.. Как бы там ни было, выбора не оставалось. Миша ещё немного приподнял лебёдкой трап, чтобы на него нельзя было забраться с берега, внимательно оглядел в обе стороны пустынный причал и быстро прошёл в надстройку. На этот раз, обвыкнув, сориентировался довольно быстро: каюта повара была внизу, на той же палубе, где жили он и все матросы, но по другому борту. Дверь была немного приоткрыта; на него пахнуло теплом и какой-то ароматной косметикой. Он замешкался, раза три легонько стукнул в дверь костяшками пальцев. Услышал сонное «да!». Помедлив, стукнул ещё.
— Да, войдите! — недовольно сказал женский голос.
Он вошёл. В тёмной глубине каюты приподнялась на койке, наполовину занавешенной пологом, взлохмаченная голова. Затем матовая голая рука протянулась к выключателю над головой, и перед Мишей предстало заспанное лицо в обрамлении золотистых волос, которое он хорошо запомнил по вчерашней встрече на палубе. Светлана села на постели, машинально поправила волосы, ещё непослушными пальцами попыталась собрать их на затылке в узел, обнажая подмышки в глубоких вырезах ночной сорочки, но спохватилась, встряхнула головой, окончательно прогоняя сон, и с удивлением подняла глаза на остолбеневшего Мишу.