— Да только в середине октября. Четырнадцатого числа, как сейчас помню, и увиделся, и услышался впервые. А до того держали всех в каком-то секретном месте взаперти, каждого отдельно. Беседовали, наставляли, отрабатывали версии. Взяли подписку о неразглашении. Как в разведку готовили. И главное, документы не выдавали, этим за глотку держали. Снова против Акимова что-то заставляли подписывать, снова про Бугаева, то так, то этак… А я его тетрадочку помню, он мне сам давал почитать. «Быть спокойным, свежим и густым, как молодая трава»… А? Не жилец он был, конечно. Но красиво. Или вот ещё: «Жизнь очень короткая. Жизнь коротка именно оттого, что она вся кажется ещё впереди, и даже в день смерти то, что уже прожито, — ничто. Жизнь коротка, а человек жаден и жалостлив, он может снести лишь внезапную смерть»…
— Ты что это, наизусть шпаришь?
— Ну, я всё-таки полиглот… А такое, знаете, не забывается. Смешной был парень.
— Слушай, а зачем тебя с Акимовым-то мучили? Ведь он сразу помер!
— Сразу, не сразу… Да и не знаю, честно говоря, помер ли. Недавно ещё в колонии сидел.
— Где сидел! Он в корабельном лазарете помер. Упросил оставить его ухаживать за своей дамой сердца, у неё менингит инфекционный был, от неё и заразился. Он-то помер, а её выходили. Так она, говорят, как узнала, тотчас руки на себя наложила…
— Ладно вам, Борис Исаакович. Больно уж возвышенно, на Шекспира смахивает.
— Точно говорю тебе! Вояки же нас на буксире вели, всё нам рассказывали. В эти дни и случилось.
— Ну, если сами рассказывали, тогда… Тогда, значит, крепко их старпом с поварихой зацепили. Он с нами в Москву летел. Когда их силой разлучали на корабле, всё кричал военным: «Берегите её, она ваша жизнь!»…
— Вот, вот! «Она — ваша жизнь». И ещё: «Как вы не понимаете? Жизнь уходит!» Это когда у него уже воспаление мозга было. Нам дежурный мичман передавал.
— Не было у него никакого воспаления. Говорю, в одном самолёте летели. Я сам, правда, не видел, его отдельно от нас держали, как особо опасного. Мне Юра Бородин порассказал, я его с полгода назад, как вот вас, совсем случайно в Италии встретил. И про то, что старпома к восьми годам строгого режима приговорили, и как Светка на это отреагировала… Юру ведь тоже тогда ожгло, он по уши в неё втюрился. После освобождения каждый её шаг отслеживал. Светку в психушке почти вылечили, готовили уже к выписке, а тут она вдруг узнаёт о приговоре… Затосковала, ослабла. То ли простыла, то ли заразилась чем. В общем, не стало её.
— Что, так Бородин сказал?
— Бородин.
— Вот фантазёр!.. Да. Выходит, так ли, этак ли, а она померла. Жалко девчонку… Ты мне вот что скажи: не случись с нами этой истории — как бы они, по-твоему, все кончили, а? Ну эти: Акимов, Бугаев, Чернец… Я думаю, что так же. Сам говоришь, Бугаев был не жилец. Нашли бы и остальные свою погибель. Без нас с тобой. Известно: свинья грязи всегда найдёт.
— Что вы такое говорите, Борис Исаакович, господь с вами…
— Это так, пословица к случаю пришлась. Я ведь знаю, что вы все думали: Лайнер — дурак, Лайнер что угодно ляпнет, Лайнер всё стерпит… А у меня, между прочим, жена померла, когда нас по морям носило. Сердце не выдержало. Вот что я не могу понять: ну, наложили они нам дерьма, ну, облажались… Так разбирайтесь между собой! Мы-то при чём? При чём тут перевозчики? Разве мы на такую работу нанимались? Вроде бы демократия кругом, почему же нас не спросили? Зачем потом таскать было, мучить, издеваться? При чём тут наши семьи? Мы что, все крепостные у них? Как, за кого надо голосовать, чтобы не валили нам больше всякую дрянь?..
Сикорский опустил глаза и не прерывал сбивчивого монолога: чувствовал, что это от души, что давно копилось.
— Ушедших не вернуть, — пробормотал он, когда Лайнер наконец угомонился. И зачем-то добавил: — Да и некуда возвращать…
— Вот, точно, — подхватил Борис Исаакович. — Упокоились — и ладно: считай, повезло. Другое дело Грибач, который вторым помощником у нас был. Помнишь его? Он теперь спецпредставитель по морским делам, в Лондоне сидит! Быстро люди растут. Ты молодой, вот на кого тебе надо смотреть, а не затылком вперёд идти…
— Кто же на пароходе остался?
— Нет больше парохода! Прошлой зимой сел у берегов Норвегии на скалы и затонул. Говорят, компания разорилась.
— Понятно. Грохнули, получили страховку и разбежались. А другие наши где? После того как мы в столовой рядком ночевали, они мне прямо как родные.
— Да я мало про кого знаю. Слышал, что мастер наш перешёл к немцам на контейнеровоз. «Дед» на пенсию подался. Сипенко тоже с флота ушёл…