— Значит, сразу идём в проливы? — уточнил второй помощник.
— Сразу в Ливию под разгрузку, — решительно отозвался капитан. — Сегодня в шесть часов общесудовое собрание. Владимир Алексеевич, проконтролируйте, ваша вахта.
Утро было занято предотходной суетой, капитанская каюта превратилась в проходной двор — агент, портовый надзор, пограничники, таможенники… И тут вдруг, когда уже шёл досмотр и все входы-выходы были перекрыты, прибежала — легка на помине — Маринка с огромным букетом роз. Оказывается, ни в какой отпуск она ещё не уехала, возникли какие-то проблемы то ли с путёвками, то ли с билетами, и раз уж так вышло, то не смогла не проводить, до того привязалась. Пришлось мастеру просить пограничников разрешить ей подняться, и она прямо на трапе, не стыдясь посторонних, кинулась обниматься, дура, хотя поодаль на причале ждал её муж. В общем, расстались сердечно, Марина даже прослезилась и долго ещё потом, взяв мужа под руку, махала с причала. Вот уж старпом позлорадствует, когда ему эту сцену распишут! — думалось капитану.
Растроганный Красносёлов прошёл с цветами в столовую — в его каюте сидел казённый народ, туда нести букет не хотелось, — заглянул в «красный уголок», как по старой привычке звали переднюю часть столовой, где команда смотрела телевизор, играла в шашки-нарды-шахматы и где проходили судовые собрания, поискал глазами какое-нибудь подобие вазы. На диване перед выключенным телевизором сидели третий механик и практикант Бугаев. У этого Сикорского, похоже, было просто словесное недержание, он хватался за любого собеседника и тут же начинал звенеть своим голоском. Иногда эта черта выручала, Александр Васильевич всё-таки тонко чувствовал атмосферу и снимал лёгкой болтовней ненужное напряжение, как сегодня утром в кают-компании; но каково было его постоянным слушателям? Впрочем, собеседникам Лайнера, хоть тот и немногословен, было, пожалуй, ещё тяжелей…
— Ох, это такая женщина! — услышал капитан. — Мы в прошлом рейсе в Руане с ней в город выходили. Забрели в кафе посидеть — там есть недорогие кафешки с музыкой. И я имел глупость пригласить её на танец. У меня есть кое-какой опыт с женщинами, я женат, да и постарше неё, но тут я понял, что в подмётки ей не гожусь. Она ведёт, понимаете? Ведёт во всём. Она не оставляет от мужика ничего! Я почувствовал себя тогда полным нулём. Даже грустно стало.
Вначале Красносёлов насторожился, но тут же с облегчением понял, что речь не о буфетчице Марине, а о поварихе (на судне в том рейсе были две женщины). Однако какое дело Сикорскому и новому матросу до Юнаевой, чтобы так заинтересованно её обсуждать? И опять что-то заскребло внутри, какая-то невыразимая досада.
Юнаева появилась у них недавно, сходила только в один рейс. Пока рядом была Марина Портнова, капитан к поварихе не очень-то и приглядывался. Обратил внимание, что немного взбалмошная, гордячка, держится независимо (так и буфетчица её сразу аттестовала), глаза странные… Смотрит на тебя и будто не видит, будто ты прозрачный. Но готовила хорошо, команда была довольна. А хороший повар на судне — это половина успеха всех дел.
Красносёлов сунул цветы в руки подбежавшему стюарду Стёпе, велел их временно пристроить и больше про Марину Портнову не думал.
Отошли без задержек. К вечернему чаю уже распрощались с буксирами и лоцманом. В пять часов капитан ушёл с мостика (погода была ясной, да и старпом, принявший вахту, держался вполне уверенно), а ровно в шесть началось объявленное по трансляции общесудовое собрание.
В столовую команды пришли все, кроме вахтенных — старпома со стоявшим на руле Бугаевым и «деда» Пильчука, хозяйничавшего в машинном отделении. Расселись, поглядывали на мастера, которого нахально отвлёк каким-то разговором Грибач, переговаривались.
— Уф, наконец-то ушли из этой дыры, — выдохнул Стёпа-казах.
— Ты это… — Сидевший рядом Иван Егорович суеверно встрепенулся. — Знай, самая худая стоянка лутче любого плавания! Вот как поддаст на выходе с Балтики, начнут у тебя тарелки летать...