Все эти приготовления он успел сделать ещё вчера до вечерней вахты, намереваясь в ту же ночь исполнить задуманное. Но судно весь вечер шло проливами, по берегам горели зарева больших городов, курс то и дело пересекали ярко освещённые белые паромы и маленькие ладные катера, на воде сверкали разноцветные дорожки каких-то нереальных, «нездешних» оттенков — Мишу не покидало чувство праздника, как будто он попал в окружение незнакомых красивых и весёлых людей, которые радуются, пляшут и поют. Это была его первая заграница, пускай пока и в отдалении, но уже поражающая особым порядком вещей. Он засмотрелся, увлёкся, а к тому ещё и другие на судне допоздна разгуливали, тоже глазели на близкие берега, кто-то постоянно торчал на палубе, и вахта была усилена, капитан всю ночь не покидал мостика, — так что он отложил своё тайное дело на сутки.
Начавшийся наутро небывалый шторм перетряхнул все Мишины мысли, но не поколебал его отчаянной решимости. Выполняя на вечерней вахте поручение старпома, после того как судно легло на борт и едва не перевернулось, Бугаев, как уже сказано, первым делом спустился на камбуз. Влетев туда с попутным толчком волны по наклонной палубе, он, к своему огромному облегчению, нашел Свету живой и невредимой, всю в хлопотах возле плиты.
— Как ты тут? На мостике боятся, что у тебя ужин накрылся…
— Хороша бы я была! — откликнулась она с непривычно строгой, какой-то вымученной бодростью. — Передай этим обжорам, что они ещё и мою порцию слопают в придачу.
— Плохо тебе? Помочь?
— Спасибо, маленький, управлюсь. Привыкла уже.
— А старпом меня специально к тебе послал. Думаешь, он догадывается?..
— Беги-беги, ты ведь на вахте. Поговори там с волнами, чтобы не беспредельничали больше!
Ему нравилось это полушутливое отношение Светы ко всем вещам как к живым и разумным существам, с которыми всегда можно договориться, он сам не заметил, как начал его перенимать. Она казалась ему иногда доброй колдуньей: вот скажет, нагадает что-нибудь — и так и выйдет…
Каюта старшего матроса была пуста, боцман тоже отсутствовал. Никого не было и в «красном уголке». Бугаев решил поискать Сипенко на палубе, по неопытности пошёл к наветренному выходу из надстройки, с трудом отворил задраенную стальную дверь — и в тот же миг оказался мокрым с головы до ног; волна плеснула в тамбур, забрызгала коврик в коридоре. Хорошо ещё, что судно в тот момент накренилось на левый борт и дверь вновь захлопнулась под своей тяжестью, иначе ему пришлось бы долго её ловить и усмирять на заливаемой палубе.
Проход вдоль надстройки по левому борту был более сухим, но не менее устрашающим: эта сторона судна то и дело заваливалась в пучину, и тогда горизонт опрокидывался прямо на Мишу, как в самолете на крутом вираже. Волны здесь, заслонённые корпусом судна от ураганного ветра, были глаже, исходили шипящей пеной и приближались порой так близко, что их, казалось, можно было достать поверх фальшборта рукой. С высоты трапа, не отваживаясь спуститься, Бугаев оглядел залитую водой главную палубу со штабелями лесного груза. Мощные фонтаны, вздымаемые носом судна при каждом ударе о волну, потоками обрушивались на бак и первый трюм. Едва ли кто мог оказаться в этот час в носовых помещениях. Миша с тоской подумал о почти непреодолимых трудностях, с которыми будет связано выполнение его тайного намерения: ведь надеяться на то, что к ночи шторм уляжется, не приходилось.
Он решил на всякий случай заглянуть ещё на корму и оттуда сразу подняться на мостик по наружному трапу, трезво рассудив, что старпом может вызвать Сипенко и по трансляции.
К его радости, на корме оказались люди. Он увидел их сразу, как только завернул за угол надстройки: между шпилем и вьюшкой вполоборота к нему, лицом друг к другу стояли Чернец и Жабин. Они его не замечали.
— …зду блена… отсиживаться когда другие зае… дохнуть?! — донес ветер до ушей Бугаева обрывки крика Чернеца.
— Я не …аюсь подыхать из-за …ёвина …ись оно в пи… крысятнику …опу! — проорал в ответ Жабин.