— Валя, не возникай, и без тебя тошно.
Грибач убрался со своим матрасом под иллюминаторы, изрыгая невнятные угрозы сразу по всем адресам.
Между тем Ругинис притащил и поставил за переборкой возле посудной мойки Степы большой оцинкованный бак, определённый Киржаком в качестве общего отхожего места. Нормальный туалет располагался сразу по выходе из столовой в коридоре; ещё один находился на корме, возле двери камбуза. Однако выводить по нужде людей из столовой захватчики сочли, вероятно, слишком хлопотным и опасным — проще было большую часть суток держать обе двери на замке, приставив к ним и к выходившим на палубу иллюминаторам по часовому. В этом не ощущалось умышленного надругательства или желания унизить, подход был исключительно прагматичным; больше того, тюремщики имели основания считать моряков в какой-то мере облагодетельствованными: параша стояла всё-таки в отдельной выгородке, и рядом был кран с холодной и горячей водой. Такого комфорта, пошутил Киржак, не найти ни в одной тюремной камере на бескрайних просторах СНГ.
Акимов больше всего переживал за Светлану. Ему казалось, что попытки насилия над ней со стороны бандитов рано или поздно неизбежны, и он заранее хотел их предотвратить. Конечно, если это произойдёт на его глазах, он не останется в стороне, но будет, скорее всего, убит, что едва ли облегчит её участь. К тому же не в его силах всегда быть рядом. Хотелось изобрести что-то такое, что выведет её за пределы посягательств и сделает неприкосновенной. Объявить своей женой? Едва ли это остановит отморозков, скорее уж привлечёт внимание. Да и Светлана никогда не согласится на такое.
На досмотр каюты её повели последней, она встретила тревожный взгляд Акимова и слегка кивнула. Шедший за ней бандит, показалось старпому, осклабился. Минут десять прошли для Акимова в тягостном ожидании. Вернулась Света с вещами, с ворохом тряпок и всё в том же махровом халате — не захотела переодеваться под взорами конвоиров. Сидела в углу столовой позади обеденного стола на свернутом в рулон матрасе, задумчиво кусала губы.
— Идите переоденьтесь в буфетной, я подежурю у двери, — предложил Акимов, когда стражники отошли подальше.
— И что, никто не войдёт?
— Пока я цел — никто.
— Я вам верю. Спасибо. Только давайте немного подождём, пока уляжется суета. Все очень нервные. Ещё подумают, что мы с вами готовим заговор. Не будем их сейчас провоцировать, это опасно. Что случилось с нашим студентом?
Бугаев, в сомнамбулическом состоянии притащивший из каюты пожитки, ничком лежал на матрасе, с головой укрывшись одеялом.
— Его нашли утром возле первого трюма. Они нашли. Я не знаю, что он там делал.
— А я догадываюсь. Искупал вашу милосердную бестактность. Решил, что вы прогнали его, чтобы он не узнал какую-то тайну. Мне следовало раньше всё рассказать вам, это можно было предвидеть.
— Я прогнал потому…
— Это я тоже знаю.
Мастер принял свою участь одним из последних. Его постель принесли на мостик и кинули на узком диванчике в штурманской рубке. При этом Боб объяснил, что капитан круглые сутки будет вести судно, куда прикажут, что отлучаться ему позволено только в туалет по соседству, и ласково попросил показать, как открывается сейф в капитанской каюте. Для Красносёлова это было неожиданным и тяжёлым ударом; он наивно рассчитывал сохранить за собой возможность в той или иной мере контролировать судно в обмен на безропотное сотрудничество. Как минимум судовая касса и документы, за которые он отвечал головой, должны были остаться при нём. Всё-таки судно — это, во-первых, национальная территория, пускай в данном случае и небольшой островной Мальты, она защищена от постороннего вторжения флагом страны; во-вторых, это чья-то собственность, причём владельцы самого судна и владельцы груза проживают в разных странах; наконец, моряки тоже являются гражданами, у каждого есть отечество, которое обязано их защищать. Захватывать такое судно — всё равно что объявлять войну нескольким государствам!
Ошибка рассуждения была в том, что все действия налетчиков, реальные и предполагаемые, капитан в своей голове невольно помещал в легальные рамки. Это был все тот же синдром цивилизованных представлений о должном и недолжном, возможном и невозможном, осенённых близким присутствием британского побережья. Красносёлов понимал, что его впутали с перевозкой ящиков в очень некрасивую, видимо, даже криминальную историю, и внутренне был уже согласен понести ответственность, но по закону, причём желательно европейски гуманному. Кем бы ни было захвачено судно — кто-то же этим захватом руководит, какая-то сторона добивается таким путем вполне осмысленных, возможно, даже справедливых, на её взгляд, целей? Прекрасно сознавая, что столкнулся с беспределом, что люди в униформах с надписью «POLICE» — никакие не полицейские, Красносёлов тем не менее подсознательно переносил на захватчиков функции той или иной власти, законного возмездия, ибо никакого другого просто не мыслил. Да и никто из живущих не сможет вообразить себе территорию вне всяких законов, некую чёрную дыру правового пространства, пока не столкнётся с таковой наяву.