Найти повара труда не составило, Юнаева сама хотела поскорее приступить к своим обязанностям. Время близилось к полудню, а экипаж ещё не завтракал. Люди были раздавлены катастрофой и словно вообще забыли о еде, но это не значило, что их не надо было кормить. Однако Светлана категорически отказалась идти работать одна. Стараясь сохранять выдержку, она объясняла Киржаку, что ей всегда помогал кто-нибудь из команды — одной просто не справиться с тяжёлыми морожеными тушами и кипящими котлами. Это был с её стороны рискованный ход: избранная захватчиками с первой минуты тактика устрашения и насилия не предусматривала диалога. Акимов держался рядом, готовый кинуться между ней и Киржаком и принять на себя удары, да и вся почти команда устремила на рябого громилу напряжённые угрюмые взгляды.
Киржак на удивление легко уступил. Возможно, внял доводам или просто осознал, что приготовление пищи — дело особого рода, и грубое принуждение обязательно скажется на качестве блюд. Решил побаловать себя и своих соратников хорошей судовой кухней. Но напарника, а вернее, напарницу Светлане выбрал сам: знаком приказал трясущейся Портянкиной следовать вместе с ней на камбуз под охраной одного из боевиков.
Порядок был установлен такой: пару часов готовятся сразу обед и ужин, отдельно для тюремщиков и арестантов, первым — посытнее, с большим количеством мяса, вторым — пожиже (за распределением продуктов на глазок следит охранник); затем котлы выносятся, соответственно, в столовую команды и в кают-компанию, которую Киржак определил для кормёжки своих людей, повара присоединяются к остальным заключённым, и камбуз запирается до следующего дня. Двухразового питания, по мнению Киржака, было вполне достаточно. Никаких вилок и ножей в столовом обиходе не предусматривалось. Разумеется, пищу из господских котлов перед их подачей на стол обе поварихи, Света и Нина Васильевна, должны были отведать на глазах у Киржака, — без этого никак, традиция освящена веками.
Внутри столовой возле дверей постоянно дежурили два бойца с оружием на изготовку. Подходить к ним ближе чем на два-три метра не рекомендовалось. У каждого на ухе висело устройство оперативной связи, оставляя в момент переговоров руки свободными. Смена караула осуществлялась в разное время, без строгого расписания (в этом можно было усмотреть ещё одну предосторожность), но по-военному чётко: тюремщик, получив сигнал по телефону, вставал у двери в боевую позу, утроив внимание; затем дверь отпиралась снаружи, и в неё входил столь же бдительный сменщик; оглядев помещение и убедившись, что опасности нет, прежний ретировался за спиной прибывшего, и дверь вновь запиралась снаружи на ключ.
Проблема с общественным туалетом разрешилась явочным порядком: у запертых в помещении людей просто не оставалось другого выхода, кроме как начать, первые разы стыдливо, а затем всё привычнее, уединяться в посудомоечном закутке. Чтобы параша не слишком воняла, старпом велел Стёпе на треть заполнять бак водой из-под крана. Сам он устроил сверху что-то вроде стульчака, употребив сломанную дверцу буфетного шкафа и пробив в ней дыру; Иван Егорович взялся Акимову помогать и без инструментов сумел выровнять и отшлифовать края отверстия. Договорились с охраной, что раз в день двоим узникам будет позволено выносить и сливать парашу в ближайший туалет.
Часы текли, первоначальный ужас и смятение проходили, тоска по совсем ещё недавней нормальной жизни притуплялась, невозможное становилось обыденностью. В полном молчании был съеден приготовленный Светланой обед. Стёпа привычно взялся мыть посуду, остальные разбрелись по углам. До многих начинало доходить, что самым, может быть, тяжёлым испытанием, которое им предстоит, как раз и будет вот эта обыденность неволи, бездельное, глухое и слепое времяпрепровождение в плену у горстки бандитов, в слишком тесном контакте друг с другом, без какой-либо информации о планах и целях своих тюремщиков, без возможности подать сигнал на волю и оповестить близких, без надежды.
Любой нормальный человек задастся вопросом: как можно было терпеть такое? Почему у экипажа не хватило решимости защитить свою свободу, дать немедленный отпор, вступить в борьбу, игнорировать враждебные порядки? Ведь насильников было меньше, только девять человек; притом им приходилось спать, есть, контролировать на судне различные удаленные одна от другой точки, поневоле рассредоточивая свои силы; получалось, что в каждый момент времени команде непосредственно противостояли двое-трое из них, не более. Конечно, у них было оружие, но много ли могут два-три вооружённых охранника против полутора десятка доведённых до отчаяния и готовых на всё людей? К тому же моряки гораздо лучше ориентировались на судне и могли обратить себе на пользу технические средства, а некоторые из команды даже по силе и ловкости не уступали тюремщикам. Существуют, наконец, пассивные формы протеста, требующие одних только душевных сил: не сотрудничать с властью, не работать на неё, не помогать ей, не вступать в диалог, не двигаться, не принимать пищу, наконец. Замереть. Да самый безнадёжный бунт, даже гибель кажутся предпочтительнее этой унизительной, беззаконной и подлой неволи!..