Последнее он старался выбросить из головы. Не так уж много выродков, сразу кидающихся, подобно Грибачу, мстить поверженному начальнику. В основном будут выжидать и по инерции полагаться в критическую минуту всё-таки на него, поскольку в прежнем, опрокинутом миропорядке он был командиром. На кого ещё им здесь надеяться? В новых условиях предстояло всё пройти заново. Бесполезно читать пришибленным бедой людям нотации, запугивать их карами или учить правилам хорошего тона. Нужно было начать с малого, первым подбирать те самые «крошки», исподволь настраивая на это других.
К счастью, среди сложной и разношёрстной публики были в экипаже и такие, на кого Акимов мог рассчитывать. Нежданной радостью для него стал поступок замкнутого моториста Симкина, которого до этого мало кто на судне замечал и брал в расчёт. Испытанную опору составляли авторитетные Сипенко и Чернец, хотя первый был по-стариковски оглядчив, а второй, наоборот, склонен к авантюризму, его требовалось постоянно контролировать и сдерживать.
— Надо выбираться из этого дерьма, — сумрачно пробормотал Чернец старпому в первый же вечер, когда они сошлись за шахматной доской.
Начали игру, как всегда, Чернец с Симкиным, но моторист после первой же проигранной партии затосковал, ушёл к себе на матрас, других желающих сразиться с Чернецом в понуром экипаже не нашлось, и Акимов решил поддержать компанию. Просто чтобы доказать себе и остальным, что жизнь не кончена и следует понемногу выходить из ступора.
Переставляли фигуры рассеянно, думая совсем о другом и понимая друг друга с полуслова.
— А что, есть варианты? — поинтересовался старпом.
— Пока нет. Изучаю позицию.
Недалеко в углу сидел охранник, но если до него что и долетало — ведь они просто обсуждали игру.
— Я заметил. В шахматных делах вы, кажется, дока.
— Натаскали. Пришлось поиграть в жизни.
— Да ну? И где же?
— В разных местах.
— Ну и как, на взгляд спеца, смотрятся чёрные пешки?
— Не слабо.
— Вот видишь. Не шантрапа какая-нибудь… Давай так: сидим и приглядываемся. Думаем. Случай обязательно подвернётся, не может такого быть, чтобы не подвернулся. Любой игрок совершает ошибки. Если уж атаковать, то со всех флангов. Ага! Вот тебе и шах.
— Шах еще не мат.
— Верно… Надо понять стратегию чёрных. К чему они ведут. Допустим, перебьём мы всех, сами при этом лишимся половины фигур. Это в лучшем случае. И что? Поплывём дальше и доставим эти ящики по назначению? За что тут кровь проливать? Нам и спасибо не скажут. Их так и так кто-то продаст, а деньги себе в карман положит. В конце-то концов это не наша игра, чёрт подери!
— Знать бы, у кого наши пешки в заложниках.
— Как всегда, у короля с челядью. Не торопись! Когда-нибудь узнаем. Все фигуры пока целы, это главное. И, кажется, у чёрных нет причины идти на крайние меры. Зачем-то мы им нужны. Действовать будем только тогда, когда возникнет угроза жизни.
Про себя Акимов постоянно держал в голове ещё одну угрозу, но распространяться об этом не стал.
Иван Егорович, поначалу совсем было растерявшийся, в конце концов по-крестьянски примирился с судьбой, рассматривая всё происходящее как удары природной стихии, не более и не менее, и даже нашёл в себе силы подбадривать других. Он был из той же породы собирателей и строителей, что и Акимов, так же совестлив по отношению к людям и вещам, но попроще, без старпомовской рефлексии, поближе к большинству моряков, с простыми и всем понятными маленькими недостатками. Над ним нередко подтрунивали: кто-то считал его скуповатым, кто-то усматривал за внешним простодушием мужицкую хитрость, — но это никому не мешало его любить. Потому и к суждениям его прислушивались, и поступкам старались следовать. Как-никак старый морской волк, в какие только переделки не попадал, а вот — жив, лёгок на подъём и всем открыт, точно блаженный… К блаженным наш народ тянется. Старпом уже знал, что в серьёзных делах Сипенко, несмотря на свою осторожность, мог быть и принципиален, и решителен. Такой соратник в пору кризиса и всеобщего разброда просто не имел цены.
Полной противоположностью Ивану Егоровичу был механик Сикорский. Александр Васильевич придерживался весьма распространённого среди образованной публики взгляда, что «против лома нет приёма». Эта позиция, казалось бы, сближала его с сипенковским пониманием любого зла как природной силы, перед которой приходится склонять голову. Однако разница была именно в том, как склонять. Сипенко, старый моряк, привыкший к противным ветрам, сгибался им навстречу и продолжал по мере возможности двигаться вперёд. Сикорский боязненно отворачивался и закрывался от бури, подставлял ей спину, поднимал воротник, подтрунивая над обстоятельствами и самим собой, но между тем отступая под враждебным натиском всё дальше и дальше… Так это виделось старпому. Хотя высокий голос Александра Васильевича, пускай и без прежней жизнерадостности, продолжал иногда оживлять общую унылую атмосферу в столовой.