— Ты сначала нырни за своим мобильником, — насмешливо посоветовал Грибач.
А старпома, услышавшего перепалку, точно громом поразило: ведь Гибралтар должны были уже пройти. И вот — нет. Значит, судно идёт не туда?
— Судовладелец-то должен бы забить тревогу. Ведь ему каждый день от нас отчёты шли. А, старпом? — нервно вопрошал Сикорский.
— Откуда тебе знать, может, они продолжают идти, — одышливо говорил Бородин. — Мастер на мостике чего-то химичит, не зря его там держат.
— При Сталине над нами давно бы уже краснозвёздные истребители летали, — мечтал Лайнер.
— Да, очень нужна твоему Сталину кучка безродных космополитов на мальтийской калоше! — возражал Ругинис. — Разве бомбу сбросить, чтобы лишнего не сболтнули.
— Яхту Абрамовича бы сюда, — загадочно бормотал Чернец.
— Зачем тебе яхта Абрамовича?!
— А с неё сразу на Луну можно стартовать, бленах..! Чтобы не видеть всей этой срани.
За эти дни, живя бок о бок, все поневоле как-то притёрлись друг к другу. Грибач, встретив дружный отпор в первую ночь, больше не нарывался, проводил дни наедине со своими наушниками и общался с тремя-четырьмя лояльными к нему соседями по камере. Сикорский, Лайнер, даже Иван Егорович — они держались со всеми одинаково ровно, старались никого не задеть, избегали групповых союзов; свойство замечательное, весьма удобное для его обладателей и позволяющее даже последнему изгою в коллективе рассчитывать на чьи-то понимание и поддержку, хотя такой расчёт нередко оказывается обманчивым. Жабин по любому поводу ворчал и матерился, на это никто уже не обращал внимания. Ругинис очень тяжело переживал неволю, воспринимал её как личное оскорбление и сторонился общих разговоров.
Бугаев, едва начав подниматься, вернулся на свой матрас на палубе. Света продолжала за ним ухаживать, даже придвинула поближе постель, чтобы всегда быть рядом. Её прежний угол возле переборки теперь занимала Нина Васильевна, а диванчик так и остался свободным. По ночам Света с Мишей подолгу о чём-то шептались. К этому за время болезни Бугаева тоже привыкли, никто не хихикал и не подшучивал. Акимова, лежавшего у них в ногах, однажды привлёк разговор.
— Почему Сталин завозил кошек? — спрашивал Бугаев.
— Каких кошек, маленький, что с тобой?
— Значит, мне приснилось. Ещё что-то про часовые пояса. Все вокруг говорят про часовые пояса, а я рисую снежное поле. Ну не рисую, маслом пишу. Серое такое поле в сырой пасмурный день. А в углу картины нарисовал зайца. Тут подходит старпом и говорит: «Правильно, в жизни всегда должны быть просвет и надежда». А я сначала этого своего зайца стыдился, не вышел он у меня, сплющенный какой-то и морда лошадиная. Но когда Владимир Алексеевич стал им восхищаться, я уже иначе поглядел и решил, что в нём действительно воплотился идеал.
— Какой идеал?
— Так, вообще. Идеал жизни. Этот заяц нас с Владимиром Алексеевичем и примирил, а до того мы будто ссорились.
— Вот и хорошо, что помирились.
— Но я точно слышал, как Лайнер сказал, что Сталин завозил в подвалы кошек, и они потом расплодились. Зачем? Разве у нас не было своих?
— Лайнер? Да, я что-то такое припоминаю… Ой, смешной ты! Он говорил: «стали заводить». Не «Сталин завозил», а «стали заводить кошек»! Он объяснял, почему ему противно в отпуске бывать дома. Тут и бомжи, и кошки с собаками бездомные…
— Бездомные… Мы с тобой тоже бездомные…
— А вот это не надо. Спи.
— А я хочу. Может быть, это последняя наша ночь, и завтра нас всех убьют.
— Ну и что?
— И тебе будет не жалко, что ты… Что мы не были вместе?
— Вижу, что ты поправился. Когда болел, ты об этих глупостях не думал.
— Ты хочешь, чтобы я опять слёг? Или даже умер?
В полумраке старпом увидел, как Света вдруг вскочила, освобождаясь от прилипшего к ней Бугаева, постояла секунду в раздумье, а затем склонилась к постели Нины Васильевны, о чем-то её попросила. Та молча поднялась, они поменялись местами: Света перекинула свой матрасик к переборке, а Портянкина легла между ней и Бугаевым. Отвергнутый Миша остался лежать неподвижно, не издав больше ни звука.
Акимов пережил смятение. Всё последнее время он, чтобы подавить горечь и не ожесточиться, старался воспринимать Бугаева и Светлану как малых детей, несмышлёнышей. Пробовал даже умиляться, на них глядя. Вспоминал молодость, пытаясь поставить себя на их место. Как и весь экипаж, он не сомневался, что у них уже «всё было». Но если с Бугаевым уловка прошла легко, то Светлана не желала входить в предписанную ей роль. Образ игривой лани почему-то никак к ней не подходил, хотя, казалось бы, для этого было всё: и сила молодости, и грациозность, и наивная ребячливость в характере… Слишком уж она при всём при том была мудра. Или слишком серьёзно относился к ней Акимов. Или, может, она становилась мудрее, оттого что он к ней серьёзно относился?..