— Куда! — страшным, грубым голосом закричала она, взмахивая топором. — Здесь нельзя находиться! Пошёл отсюда, на хер!..
За спиной Акимова загоготали. Он оглянулся: в дверях толпились Жабин, Симкин, Грибач, подальше выглядывали головы Бородина, Сипенко…
— Видали, как наша Светка изменилась? — сказал с недоумённой улыбочкой Бородин. — Она не первого вас отшивает. Пока пили чай, почти всем досталось. Мишку Бугаева тряпкой по мордасам…
Старпом растерянно опустился на кресло возле обеденного стола.
— Слушай, — сказал тихо Бородину, притягивая его за руку поближе. — Эти слова правда ты печатал?
— Какие слова?
— Ну, насчёт раздевальщика № 2?
— А… Конечно. Так инструкция по химзащите составлена. Бредятина! Что всё-таки со Светкой стряслось, а?
— Что-что, — пробормотал Симкин, сидя напротив. — Начальство сменилось! Теперь она Колунова подстилка.
— Ты что несёшь! — возмутился Акимов.
— Вахтенные матросы видели, можете сами у них спросить. Она в пять утра из капитанской каюты выскочила.
Старпом думал.
— Но ведь она была ночью здесь?
— Заходила, — нехотя подтвердил Бородин, глядя в сторону. — Оторвалась напоследок. Да, видать, не так, как ей хотелось. Теперь мстит кому-то. Господи, несчастные бабы!..
После завтрака вызывали по очереди многих. Ругинис вернулся с допроса красный и разгневанный. Иван Егорович — очень задумчивый. Оба ничего не рассказывали. Только часы спустя Сипенко обмолвился Акимову, что доски из первого трюма придётся силами команды перегружать на баржу, «как вы им посоветовали». Что за баржа, когда её подгонят, он и сам толком не разобрался. Грибач пробыл наверху долго, появился, пританцовывая и насвистывая что-то популярное. Так совпало, что после этого в столовую заглянул Равиль Ахметович и добродушно спросил:
— Почему телевизор не смотрите? Не работает? Надо было давно об этом сказать!
И в самом деле, через пару часов военные спецы наладили приём, и добрая половина команды уселась перед экраном. Сигнал был слабый, кадры какого-то низкопробного блокбастера на чужом языке постоянно перебивались столь же непонятной рекламой, но глазели не отрываясь: люди изголодались по развлечениям. Тогда же заодно позволили сходить за постелями тем, у кого их не было.
Бугаеву (об этом стало известно много позже со слов капитана, который присутствовал при допросе) зачитывали выдержки из его дневника, подобранного в Ла-Манше. Миша попросил вернуть ему тетрадку, но ему сказали, что у них только копии страниц, а оригинал находится в Москве и приобщён к материалам следствия. Спрашивали, почему он критически настроен по отношению к государству и не доверяет законной власти. Не следует ли в этом чьим-то подсказкам и наущениям? Он отвечал невпопад: говорил, что считает унижением для человека разумного быть всего лишь перевозчиком и просто ошибся с выбором профессии. А кем бы он хотел стать теперь? Теперь — никем. Пухло выразил по этому поводу сожаление, сказав, что молодые люди должны всё-таки к чему-то стремиться и работать на благо своей родины. В конце концов, каждый обязан наращивать и своё личное благосостояние, делать карьеру, только так создаются условия для свободы и процветания всей страны. Может быть, он, по примеру некоторых смутьянов, считает несправедливостью и злом чьё-то богатство?
— Нет, он у нас либерал, но уважает только иностранных олигархов, — зачем-то пошутил капитан.
— Конечно! — серьезно ответил Бугаев. — У них богатый — это богатый: он управляет хозяйством, думает, что-то создаёт. А у нас кто подлее, тот и стал богаче. Помните, у Достоевского в одном романе описан такой конкурс: кто кого переплюнет в подлости?..
— Именно поэтому вы продаёте интересы своей страны первому попавшемуся иностранцу? — спросил Ухалин.
— Я никому не продавал ничьи интересы. Мне просто хотелось жить по закону, — тихо сказал Миша.
— Но правильные законы, если вас послушать, только на Западе. Вы хотите жить там?
— Сейчас я уже нигде не хочу жить.
Когда стали интересоваться его отношениями со старшим помощником и поваром Юнаевой, Бугаев замолчал вовсе, чем только подогрел интерес.
Во всяком случае, в дальнейшем вопросы об Акимове, Бугаеве и Юнаевой и связях между ними задавали практически всем, что можно было заключить хотя бы из откровенных признаний Жабина Грибачу.
— Спросили, чего крысятник позавчера на студента взъелся, — громко рассказывал Жабин в столовой после допроса.
— А ты?
— Ха! Сказал как есть. Что студенту отсосали, а ему не дают.